Первый арест. Возвращение в Бухарест

Он давно уже не мальчик, ему девятнадцать лет, он третий год участвует в движении, у него даже есть партийная кличка «товарищ Ваня», и он ничего не забыл. Он помнит отца, автомобиль «Хердан». …И с т о р и я  в с е г о  п р е д ш е с т в у ю щ е г о  о б щ е с т в а  е с т ь  и с т о р и я  б о р ь б ы  к л а с с о в. Он помнит брошюру К. Маркса и Ф. Энгельса «Коммунистический манифест». Он помнит все книжки, которые прочитал. «Может быть, потому, что их было очень мало?» — подумал он и бросил быстрый взгляд на своего спутника, бывшего студента.

Они приближались к Гара де Норд. Вокзал был затемнен, что-то гремело и грохотало в темноте, где-то близко за забором тяжело пыхтел невидимый паровоз, и, когда из топки вырвался наружу и лизнул небо красный огонь, Ваня неожиданно спросил:

— Сколько вы прочли в жизни книг, товарищ Долфи?

— Не знаю, — рассеянно ответил Долфи. — Я ведь их не считал.

— Больше тысячи?

— Больше, — сказал Долфи без улыбки.

— Вы любите книги? Я читаю все, что мне попадается под руку. А вы?

Долфи промолчал. Всю дорогу он старался держать себя в руках и не думать о том, что так мучило его в последние дни. Он знал, что для этого нужно остерегаться воспоминаний, а вот теперь они нахлынули на него с неожиданной силой. «Как странно, — думал он, — что одно-единственное, случайно оброненное слово может вывести человека из равновесия. Этот милый парень нашел именно то слово, которое открывает секретный замок моей души. Он чем-то похож на меня, товарищ Ваня, он любит читать все подряд. Совсем как я. Впрочем, нет, совсем он на меня не похож, потому что дело здесь не в книгах. То, что я любил книги, еще не беда…»

«Когда началась эта любовь?» — спросил он себя и вспомнил унылую, запущенную библиотеку в городе, где он родился, сырой зал, сверху донизу заставленный книгами, и старика заведующего, почесывающего седую бороду над кадыком. Он вспомнил, что все книги были истрепанные, лохматые, пыльные, но он не мог от них оторваться и вскоре обнаружил, что ему нужны очки. Когда об этом узнал отец-бухгалтер, носивший очки в железной оправе, он ласково потрепал сына по щеке. Но младший брат, Симон, который был на голову выше старшего, срывал с него очки и кричал: «Эй, четырехглазый, бросай книгу, давай боксировать!» Младший брат учился боксу, ходить на руках, курить и совсем не читал книг. Старший возненавидел бокс, мускульную силу, папиросы и продолжал читать до нестерпимой боли в голове, до стука в висках. Когда отец слег и не смог больше работать, Долфи уже читал книги на двух языках и слышал по ночам, как старик жалуется: какой толк в его книжной премудрости, если он не может заработать и пяти лей, а вот Симон уже получает в мануфактурной лавке пятьсот; надо уговорить и Долфи определиться в лавку. Он не дал себя уговорить, уехал в Бухарест, зарабатывал частными уроками, жил впроголодь, но продолжал читать книги, теперь уже на трех языках. Книги были для него работой, и книги были отдыхом. Книги заменяли ему хождение в кино и прогулки с девушками.

«Сколько вы прочли в жизни книг, товарищ Долфи? Больше тысячи?» Милый и наивный Ваня. Если бы он знал, сколько на свете написано книг. Сколько имен, сколько различных систем. Будда, Конфуций, Платон, Лукреций, Бэкон, Спиноза, Гегель, Ницше, Шопенгауэр, Маркс, Фрейд. Все они отвечают на вопросы, которые мы задаем. Но ответы разные. Как решить, какой из них правильный?

«Я никогда этого не мог решить, — подумал он с горечью. — Сколько лет я искал все новые и новые ответы? Кажется, десять. Не меньше десяти, пока не оказалось, что есть только один ответ на каждый вопрос, можно усвоить истину не за десять лет, а за десять часов. Дело вовсе не в книгах, и все не так просто…»

— Где находится штаб «Патриотической защиты»? — спросил Ваня, когда они подошли к перекрестку.

— За Липскань…

— Тогда нам нужно свернуть на Каля Викторией.

— Конечно, — сказал Долфи.

Они свернули на Каля Викторией и начали спускаться по ней к центру города. После рабочей Каля Гривицей фешенебельная Каля Викторией была уже не только другой улицей, но и другим миром. Они шли теперь мимо новых многоквартирных домов, «блокгаузов», похожих на огромные бетонные параллелепипеды с десятками четырехугольных отверстий; мимо зеркальных витрин дорогих магазинов, где было выставлено все то, чего оба они никогда не имели; мимо кондитерских и бодег, которые ни тот, ни другой никогда в жизни не посещали. Чувство бодрой легкости и уверенности не покидало Ваню и здесь, на чужой улице, где сытая и удобная жизнь была надежно скрыта от постороннего взгляда железными ставнями и массивными дверьми с медными ручками и увеличительными стеклышками в медной оправе — каждое из них глазок, за которым дежурит бдительное око лакея или швейцара.