Первый арест. Возвращение в Бухарест

Ну, это уж меня не касается, подумал я. Хорошо, что хоть эта история меня не касается. Но она очень интересна сама по себе. Она проливает свет на то, что здесь произошло. Она дополняет все, что я сегодня услышал. И она не останется без последствий. Фашизм был создан, чтобы спасти частную собственность, и он же на нее посягнул. Если можно было отобрать магазин у Шварца, почему не отобрать его и у Диоклециана? Они сами нарушили свой священный принцип. Пока эти двое будут драться, на сцену выйдет третий. Ему не нужна галантерейная лавочка. Он захочет покончить со всеми частными лавками. Пока Шварц и Диоклециан спорят из-за места у прилавка, кто-то отцепит весь вагон и заведет его в тупик. Драка за места в отцепленном вагоне — вот что здесь происходит.

После остановки на Смырдан мы свернули на Каля Викторией, и она все еще была переполнена, хотя нигде уже не было видно красноармейских машин. Войска прошли через весь город не останавливаясь, но вышедшая их встречать толпа запрудила центральные улицы и не расходилась. Толпа текла сплошным потоком, ветер трепал флаги, висевшие на перекрестках, солнце сверкало — день стоял ясный.

Пока я был занят своими мыслями или перекидывался отрывистыми замечаниями с сидевшим позади Виктором, водитель и Баняса затеяли веселую игру. Девочка робко тянулась к рулю и спрашивала: «Можно?» — «Нельзя», — отвечал сержант, делая свирепое лицо и ловя ее маленькую ручку своей большой загорелой рукой. Глаза Банясы блестели от счастья. Потом сержант прижимал пальцы девочки к рожку, раздавался гудок, и Баняса визжала от восторга.

— Товарищ сержант, — сказал я, — вам нравится Бухарест?

— Да, товарищ капитан. Асфальт здесь что надо.

— Посмотрите, сержант, — бухарестская телефонная станция, построенная американцами…

— Где? Здание с каланчой вроде элеватора?

— Да, пожалуй, вы правы — она похожа на элеватор.

Вот, подумал я, что-то совершенно новое и неожиданное. Сколько бухарестских остряков и фельетонистов изощрялись, придумывая сравнения для этого нелепого небоскреба, а сержант увидел в нем элеватор. Все зависит от точки зрения. Сержант смотрит на город по-своему, и, пожалуй, только эта маленькая девочка по-настоящему понятна ему и близка. С тех пор как они рядом, у него даже раскраснелось лицо. Играя с ней, он забывает о войне, и ему сейчас очень хорошо жить.

А вот тебе плохо, сказал я себе. Плохо потому, что у тебя все еще нет определенной точки зрения на то, что ты здесь видишь. Ты все еще живешь в двух планах, и тебя ошеломляет несоответствие между тем, что ты видел здесь в юности, и сегодняшним днем. Ты все еще не можешь привыкнуть к разнице времени: время, которое ты помнишь, и время, в котором ты предаешься воспоминаниям. И ты не можешь решить, что сейчас происходит: возвращение в прошлое или последнее с ним прощание…

— Вот идет Флориан, — сказал Виктор, когда мы остановили машину у входа в Чишмиджиу. Я поднял глаза и увидел, как из парка выходит человек с высоко поднятой головой. Он шел сквозь толпу, ни на кого не глядя. За годы, что я его не видел, он располнел и даже показался мне теперь выше ростом. Но это, несомненно, был Флориан, наш писатель, который хотел все испытать, чтобы написать роман, в котором будет только правда. Сейчас я услышу, что он стал маклером или мануфактуристом, подумал я, вглядываясь в его лицо. Он хорошо одет и, судя по всему, занят важными делами. Он и теперь что-то обдумывает, улица и толпа его раздражают. Сейчас я услышу его историю, еще одну историю, полезную для моего воспитания.

Я ждал, что скажет Виктор, но, так как он молчал, я спросил сам:

— Чем теперь занимается наш писатель?

— Пишет, — сказал Виктор.

— Да что ты! — Я сразу повеселел. — Он действительно стал писателем? Что он пишет?

— Не знаю. Я не читал.

— Ты не встречаешься с ним? Он переменил свои убеждения?

— Нет. Он остался попутчиком, каким был всегда. Теперь у него есть деньги, и он порядочно помогает МОПРу. Но я МОПРом не занимаюсь. — Флориан шагал мимо, не видя нас, хотя и смотрел в нашу сторону. — Алло, Флориан!

Узнав меня, Флориан искренне обрадовался. Мы разговорились, и я сразу же заметил, что он не задает никаких вопросов. Когда-то он мучил меня своими вопросами, а теперь, когда мы встретились после стольких лет, вопросы задавал только я. На его располневшем, по-прежнему добром лице играла улыбка человека, который занят важными соображениями и далек от собеседника.

— Как ты поживаешь, Флориан?

— Хорошо.

— Как тебе нравятся последние события, Красная Армия?

— Я ее не видел…

— Что? Ты не видел войска, проходившие через Бухарест??

— Я поздно вышел из дому. У меня не было времени…

— Как ты мог пропустить такое зрелище, Флориан? Особенно ты — писатель. Скажи, ты и в самом деле стал писателем?

— Я написал два романа. Заканчиваю третий.

— Помнишь, когда-то ты хотел написать о нашем поколении, роман должен был называться «По волнам жизни». Потом ты изменил название на «Зеркало жизни»…

— Он вышел под другим названием, — сказал Флориан и улыбнулся. — Он называется «Такова жизнь».