Первый день – последний день творенья

У меня заболели ноги. Я не могу ходить. Мою раскладушку, такую алюминиевую, с пружинами, выносят в сад. И я лежу. Лежать скучно. Передо мной забор и калитка. Улица у нас тихая, и редко кто пройдет мимо. Тогда я вижу под калиткой ноги. Как два зверька, пробегут они, потычутся носами в землю, и опять пусто. Вот две толстые ноги. Словно кто-то медленно ставит на землю бутылки. Это наша соседка тетя Тоня из колонки воду несет. Тетя Тоня больная и ходит в черных чулках. Воду ей носить тяжело, и это заметно: рядом с бутылками железная лодочка плывет, землю со звоном задевает.

Я знаю, что тетя Тоня никогда и нигде не работала. Жизнь свою она прожила без детей, потому что считала, что они старят. Вот так и жила она – сперва на средства мужа, а потом на его пенсию.

А сапожника дядю Васю мне жалко. Он тоже живет один. Он умеет делать любую обувь, но сам всю жизнь ходит в подшитых валенках. Его ноги я сразу узнаю. Если плывут два утенка клювами вверх, значит, дядя Вася проходит и он трезв. Если утята часто клюют землю, значит, дядя Вася выпил. В последнее время утята все больше и больше землю клюют.

Я лежу и все смотрю. И замечаю, что ноги-бутылки совсем исчезли. Только раз в день скрипнет у соседей калитка, и два маленьких ботиночка, путаясь в чем-то белом, пропорхнут. Наверное, медицинский халат. И больше никакие ноги не идут к нашей соседке тете Тоне.

Проходят сутки, день и ночь, тоже как две ноги. Одна нога в белом чулке, другая – в черном. Теперь дорожка за калиткой вся в снегу, но мне видно, как солнце мимо на лучах прошагало, оставив круглые следы проталин.

Я вижу, что у дяди Васи утята пропали. Нет и нет. Только однажды я услышал, как у соседей торжественно и звонко заиграл оркестр и забил барабан. Бум-бом. БЫЛ-БЫЛ человек – и не БУдет БОльше. Бом-бум.

И вместо знакомых утят долго шли под моей калиткой разные ноги. А я смотрел. И ботинки и туфли. Желтые, черные, коричневые. Много шло ног. И наверное, на них была обувь, которую сделал своими руками незаметный дядя Вася.

Папиросы

С последней электричкой я возвращался из Раменского. Домой я мог не торопиться – там никто не ждал. Напротив сел человек, прищурился, спросил:

– Не узнаёшь? А ты вспомни: ночь! Я возвращаюсь вот этой электричкой.

Я вспомнил. В стылые зимние ночи, промерзая до слез, я ожидал свою девушку на заснеженной платформе. Ждал от поезда до поезда. И опять до следующего. Сердито свистящие, пролетали мимо электрички, зажав между колесами метель. Вслед последнему вагону убегал по рельсам красный огонек. А с ним таял и мой огонек надежды. Однажды из вагона вышел веселый парень и на просьбу дать закурить сказал:

– Эх, молодая наивность! Наивная молодость! Она где-то развлекается, а ты… Стыдно глядеть. Гуляй, брат, и все. Как я, гуляй. Смотри, всю жизнь простоишь! А вот папирос нет. Я, брат, беззаботен, не нервничаю и не курю…

Я, кажется, немного позавидовал тогда веселому парню. Очень хотелось курить, и я, не дождавшись, ушел домой.

– Так вспомнил? – опросил человек.

– Нет, не вспомнил, – сказал я.

Он посмотрел на меня и понял, что я вру. Сказал, доставая портсигар:

– Да, брат, бестолковое было время. А я, знаешь, курить начал. Успокаивает. Кстати, я тебя тогда не угостил, закуривай сейчас по старой памяти. Да бери про запас. Может, кого ждать будешь, пригодится…

На своей остановке я сошел. Какой-то парнишка попросил закурить. И ответил на мой вопрос:

– Нет, я не опоздавший. Я одну девушку жду, из Москвы должна приехать. На Москву-то уже все прошли, а из Москвы еще четыре поезда должны быть.

– А вдруг не приедет?

– Приедет. Должна обязательно. Она с работы приедет. Я ее встречу только, а потом свою электричку утреннюю буду ждать. Мне с утра работать.

Я спрыгнул с платформы, оглянулся. Стоял милиционер, да стыл на морозе и парень. Что-то вернуло меня обратно.

– Эй, друг, как ее зовут?

– Валя, – ответил он.

Мы постояли. Я нащупал в кармане папироску, которую мне подарил попутчик:

– Знаешь что, на еще папиросу. Бери про запас… Может, долго будешь ждать, пригодится.

Рабочая порция

После уроков нас, детдомовцев, приводили на завод и ставили за станки. Мы делали шины для раненых. Каждый день по четыре часа. Однажды мастер сказал весело:

– Вот вам первая получка! Талон на рабочий завтрак. Только один. Кто хочет первый?

Нас было семь человек, мы стали ссориться. Мастер утешил:

– Талоны будут каждый день. Все по очереди сходите. Только учтите, рабочий день начинается рано и порции по этому талону выдаются до шести утра.

Жребий идти первому пал на меня. Черным утром, которое ничем не отличалось от ночи, няня разбудила меня:

– Эй, вставай! А то свою рабочую порцию проспишь!

Зажав в кулаке талон, я шел по дороге. Меня пробирал холод. Из калиток, из проулков и вообще откуда-то из серой мглы появлялись люди. Они заполняли дорогу впереди и позади меня. Я еще никогда не видел на этой дороге так много людей. И мне хотелось все узнать, рабочие ли они и куда они идут. И еще похвалиться: а у меня настоящий рабочий талон!