Первый день творения

Юноша ничего не сказал, не кашлянул, предупреждая о своем присутствии. Ему и в голову не пришло, что следует предупреждать. В XXIII веке не принято было скрывать свои мысли, поэтому и слушать чужой разговор не считалось неделикатным.

– А ведь Керим не захочет жить на Земле, – заметила Юна. – Керим тишину не любит.

– Должен же он считаться и со мной, – сказала Герта даже с обидой. – Я столько ездила за ним, до самого Ариэля. А когда у нас появится маленький… Керим должен будет принять во внимание, не оставлять меня одну.

– Оставит… – отрезала Юна.

Герта почему-то испугалась.

– Только ты не говори Кериму, а то он рассердится. Я обещала идти за ним всюду-всюду, хотя бы на край света. Но я за себя обещала, не за маленького. Тогда будет другой разговор.

– А ты очень любишь Керима?

– Очень-очень-очень! – трижды, как заклинание, произнесла Герта. – Мне ничего не надо, лишь бы он был рядом. Когда его нет, я думаю только о нем… и когда он рядом, тоже о нем.

– Нет, ты не любишь его, – объявила Юна неожиданно. – Так не любят. На самом деле ты не умеешь любить. Ты большая и сильная с виду, на полголовы выше меня, а сердце у тебя, как у испуганной девочки. Ты обнимаешь, словно уцепиться хочешь, чтобы он не ушел, стоял рядом, оберегал тебя, опекал, помогал. Как будто не муж он тебе, а сторож.

К удивлению Мира. Герта почти не протестовала.

– А как же иначе? – спросила она. – Конечно, чтобы оберегал и опекал. На то и муж.

– Нет, это не любовь, – проскандировала Юна. – Когда любишь, становишься щедрым, хочешь дарить, а не получать. Я бы любила так, чтобы он до неба рос, а не приземлялся… в Швецию. Когда я люблю, я сильнее. Кажется, на руках унесу любимого. И вот я все искала такого, чтобы сердце не жалко было вырвать и под ноги ему бросить… И я нашла-нашла-нашла! – Юна уже не говорила, а декламировала, выпевала каждое слово. – Нашла здесь, на краю света, на Ариэле. Увидела человека, который играет в бильярд планетами, как древний бог лепит новые миры, дает имена новорожденным и определяет их облик на тысячи лет…

– Ты любишь «ума»? – воскликнула Герта почти с ужасом. – Но он же сверхсрочник.

– Он герой! Кто спрашивает, сколько лет герою!

Увлекшись, Юна вышла из кабины, остановилась среди комнаты. И только тут заметила Мира. Ее подвижное лицо выразило испуг, негодование, презрение. Потом она расхохоталась, громко, подчеркнуто, нарочито….

«Ты все слышал? – говорил ее смех. – И на здоровье. Тебе это не поможет».

10

Триста тысяч километров в секунду, и триста тысяч, и триста, и триста… Шел ответ с Земли, пересекая орбиты Марса, Цереры, Юноны и Падлады, Юпитера и его двенадцати спутников… Но Мир забыл о том, что с Земли идет ответ. Даже в XXIII веке трудно было утешаться общественным, когда отвергнута любовь.

Он забился в полутемную кладовую при шлюзе, где хранились скафандры. Кажется, он плакал на плече у пустого скафандра. Возможно, это был скафандр Юны. Потом сидел, уставившись в темноту пустыми глазами, беззвучно шептал:

К чему увязывать слова…

И сам себе удивлялся. Какая смешная инерция! Ведь вся поэма писалась для того, чтобы Юна удивилась, потряслась, оценила его, полюбила бы поэта…

К чему увязывать слова, когда отказано в любви?

Потом рядом оказался кто-то неуклюжий и шумный. «Ум» Далин? Да, он. Далин ставил в угол свой скафандр, а тот медлительно валился на соседние. На Ариэле все падало медлительно.

– Кто здесь? – спросил Далин, зажигая свет. – Ты, Мир?.. Нет еще?

Он спрашивал о радиограмме с Земли. А Мир не понял и поэтому не ответил.

– Рано. Не может быть, – сказал сам себе Далии. Сел рядом, положил на ладони кудрявую бороду.

А Мир думал:

«Вот он сидит рядом – человек, отнявший мое счастье, отнявший счастье, которое ему не нужно. Сидит и думает о какой-то депеше, о мнении какого-то Жана Брио. Зачем ему любовь девушки? Все равно что слепому картина Рембрандта».

– У вас есть семья, «ум»?

Старый космонавт вздохнул.

– Не склеилась как-то, Мир. Женщины трудный на­род. Они и любят нас, космачей, и не любят. Любят за то, что мы – покорители неба и то и се, овеяны славой. А полюбив, хотят разлучить нас с небом, привязать к своей двери шелковой лентой. Ищут льва, чтобы превратить его в бульдога. Вечная история про царицу Омфалу, которая заставляла Геркулеса прясть пряжу. Ей, видите, лестно было самого Геркулеса усмирять. Но ведь это уже не Геркулес был за прялкой.

«Ну конечно, – думал Мир, – не нужно ему счастье, отнятое у меня. Картина Рембрандта досталась слепому».