Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х) (СИ)

В-третьих, через полгода у меня начал ломаться голос, поэтому ни в одном концерте выступить не удалось. Но и из-за этого я тоже не переживал. Дело в том, что через пару-тройку месяцев после начала учебы всему хору пошили концертную униформу — блузочки-юбочки, жилетки-брючки в клеточку. Не спорю, смотрелось хорошо, но меня буквально наповал «выкашивала» одна деталька: на груди у каждого должно было красоваться большое кружевное жабо и брошка с красной стекляшкой посередине.

Мой напарник по хору Юрка Андреев был из местных, «павлюхинских», о чем он в самом начале с гордостью поведал, картинно циркнув слюной сквозь зубы. Юрка постоянно хвастался, что, типа, всех «блатных» района знает, и они, «если чё», за него «уроют» любого. И вот, как-то концерт, я не участвовал. Глядь — Юрик в костюмчике с жабо! Ну, ничего не скажешь — крас-с-сава! Я подошел, заботливо разгладил на его груди жабо, поправил брошку и, хлопнув по плечу, сказал: «Во-во! А после концерта прогуляйся в таком виде по Павлюхина или Хади Такташа, чтоб твои «блатные» увидали — они, в натуре, твой прикид заценят!» Юрка затравленно глянул на меня и, ничего не ответив, пошел на сцену к «Улыбке». Порадовало одно: на том концерте жабо с брошкой на нем не было.

И, в-четвертых... Молодая преподавательница по «фано» — Елена Степановна. На первом же занятии мне было безапелляционно заявлено, что играю я совершенно неправильно, и меня нужно переучивать. Но ведь почти за два года, пусть в салоне проката, пусть под чутким «началом» незабвенной Венеры Галимулловны, я все-таки чему-то выучился и кое-что уже вполне прилично исполнял. А тут (уф!) опять к «азам»: «Как под горкой, под горой торговал старик золой...» или «В поле на пригорке заюшка сидит...» Кто учился по классическому сборнику «Школа игры на фортепиано» под редакцией Николаева, меня прекрасно поймут. В общем, «на колу мочало, начинай сначала».

Этот довольно распространенный типаж — преподавательница музыкальной школы по фортепиано — требует небольшого отступления. Все они, «училки по фано», были неуловимо похожи друг на друга: одинаковыми выражениями лица, предпочтениями в одежде, манерой разговора — словом, некая общая «фактура». Наблюдая за ними, я воочию представлял их за пианино. Сперва маленькими прилежными девочками с большими бантами на голове. Прямо видел, как они, исполнив пьеску, изящно снимают ручки с клавиатуры и, опуская по дуге, аккуратно кладут их на коленки. А вот юные пианистки — уже учащиеся музыкального училища. «Хорошо темперированный клавир» Баха, сонаты Бетховена, этюды Шопена. И вот, наконец, они — студентки консерватории, видевшие себя в мечтах концертирующими на большой сцене. Длинные классические роскошные платья, зрительские овации, восторженные поклонники, букеты цветов... Но... в подавляющем большинстве случаев всё заканчивалось унылой прозой жизни: скромной комнаткой класса банальной музыкальной школы и расстроенным пошарпаным пианино. Рядом сидит мелкий страдалец (или страдалица), который, пыхтя от усердия, неумело двигает пальчиками, пытаясь исполнить «Старинную французскую песенку» Чайковского. А за дверью, в коридоре на стульчике в ожидании конца занятия сидит кто-то из родителей «страдальца», только что «отконвоировавший» своё чадо на встречу с «прекрасным».

Я, конечно, немного утрирую, но именно этим объясняю для себя нервную истеричность доброй половины учительниц фортепиано. Сколько способных ребятишек побросало «музыкалки», попутно возненавидев из-за них инструмент! Сколько выпускников музыкальных школ по их окончании ни разу в жизни больше не садились за клавиатуру! С возрастом «училки по фано», несостоявшиеся знаменитости, как правило, мудрели, успокаивались, примиряясь с долей, но когда еще до этого дойдет!

Не являлась исключением и Елена Степановна. У меня до сих пор в ушах стоят ее истерические взвизгивания: «Яблоко! Яблоко в руке!», «Ну как ты кладешь лапу?!» или «Ты что, плохо видишь? Сходи к врачу!» Как я тосковал по родной Венере Галимулловне, принимающей пищу (воистину, порой «лучше жевать, чем говорить!») или сладко дремлющей на солнышке! И в целом мире не было человека счастливее меня, когда по какой-либо причине урок «фано» срывался!

Удивительно, но факт: мне ни разу не встречались учителя фортепиано мужского пола. Других инструментов — сколько угодно, но только не фортепиано. В нашей «музыкалке» это были хоровики Фарсин и Фраучи, скрипачи отец и сын Макухо, Кульчак, виолончелист и композитор Лоренс Блинов. Про преподавателей-духовиков и вовсе не упоминаю — почти одни мужики. Почему так происходило, почему исполнителей-пианистов мужского пола хватало всегда, но никто не шёл в учителя «фано»? Не могу ответить.

* * *

Уж не знаю, насколько бы меня хватило, и когда бы я, подобно Форину, бросил «музыкалку» к чертовой матери (правда, в салон проката не вернулся бы точно). Но не сделать этого вновь помог Его Величество Случай.