Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х) (СИ)

Очень малая Родина есть и у меня. И это, нетрудно догадаться, не Танкодром. А тот маленький дворик на углу Тукаевской и Ахтямова, рядом с автобусной остановкой, хотя в пору моего детства ее не было. Была лишь трамвайная остановка «улица Сафьян», чуть выше по Тукаевской. Когда-то этот дворик был для меня целой планетой — таким большим он казался, а наша «кладовка со всеми удобствами» представлялась космическим кораблем.

Вот здесь, в углу двора, была разбита клумба, рядышком — песочек, где можно повозиться с любимым грузовичком. А вот бордюр, похожий на железнодорожный состав — я с детства обожал железную дорогу, поэтому разрисовывал мелом каждую бордюрину: первая — тепловоз, дальше — вагоны. Вот тут стояли сараи, в одном из них сосед по фамилии Бяков держал своих охотничьих собак Тайгу и Достигая; псы, приветливо виляя хвостами, бережно брали еду с моих рук. С его сыном Ильдаром я дружил. В соседнем подъезде жил Альбертик, помню, как я заставил изрядно поволноваться свою маму, когда, не предупредив ее, уехал с ним и его отцом куда-то на их мотоцикле с люлькой. А в небольшом старом двухэтажном домике, примыкавшем к нашему дому, на втором этаже проживал еще один дворовый друг — Рамир Самигуллин. В нашем подъезде жила девчонка, старше меня, Леночка Канцевич — страстная любительница кошек. Она постоянно притаскивала их в подъезд, вывешивая у входа в него грозные объявления, типа «Серую кошечку не бить!»

Но самое любопытное происходило в соседнем дворе, от которого нас отделял дощатый забор: в одном из его домов находился вытрезвитель. И мы, детвора, прильнув к щелям в заборе, с большим интересом наблюдали, как из регулярно подъезжавших милицейских «воронков» выгружался весьма своеобразный контингент, насильно доставленный в это специфическое медучреждение.

А сразу за дворовыми воротами, выходившими на Тукаевскую, для меня распахивался целый мир! Оживленный перекресток, приветствующие перезвонами трамваи восьмого маршрута. Мне ещё удалось застать старинные обветшавшие трамваи в два вагона с деревянным полом и дверями, которые открывались руками. Я называл их «дугу-дугу», по схожему звуку, который они издавали. Более современные трамваи, уже с автоматически открывающимися дверями, получили название «чили-чили». Сейчас трамваи по Тукаевской уже не ходят.

Старо-Татарская слобода, или, по-другому, Иске́-Бисте́, очень интересный с исторической и архитектурной точек зрения район. Испокон веку в нем селилось татарское население Казани, но вихри перемен ХХ века всё перемешали. Однако району удавалось сохранять свою историческую самобытность. Многие старинные двухэтажные домики имели печное отопление, а в глубине двориков стояли дровники. Ветшающих «ветеранов», к сожалению, постепенно сносили, заменяя их новостройками. В одной из них — трехэтажной «сталинке» с балюстрадой и полуколоннами — я и жил. Но тогда, в пору моего детства, Слобода была намного более целостна и колоритна в архитектурном отношении, чем сейчас. Шагая по Тукаевской на прогулку в Юнусовский садик или в кино в ныне почивший кинотеатр имени Тукая, моё внимание неизменно привлекало красивое зданьице с башенками, где до революции жил турецкий консул.

И конечно же, совершенно неповторимый колорит Слободе придавали старинные мечети. Рядом с роддомом №5 на Фаткуллина, где я появился на свет Божий, стояла легкая, словно, рвущаяся ввысь, Азимовская мечеть с красивыми цветными витражами (там, в то время, «квартировала» республиканская школа киномехаников). Мимо Бурнаевской я каждый день ходил в детский садик №66 на улице Нариманова (ныне Сары Садыковой). Еще немного выше по Нариманова стояла Зенгер (голубая) мечеть, а недалеко от нашего дома — Апанаевская. Но и они использовались тогда не по назначению.

Единственной действующей мечетью в городе была Марджани́. Помню, одно лето меня водили к няне — бабе Наташе, проживавшей неподалеку, в четырехэтажном доме желтого цвета на углу улиц Зайни Султана и Каюма Насыри. С ее балкона открывался прекрасный вид на мечеть и ее подворье. Было интересно наблюдать за неспешной жизнью храма, за спешившими на молитву старичками в тюбетейках и с палочками. Я вслушивался в таинственные завораживающие звуки молитвенных сур, которые разрешалось совсем негромко исполнять (православный колокольный звон был вообще запрещен). В доме бабы Наташи их было хорошо слышно. Она жила в их ритме: вставала с утренним намазом, а заслышав обеденную молитву, звала кушать.

В ясли меня отдали девяти месяцев от роду (во, были времена!). Няни-татарочки общались с русскими детьми — по-русски, с татарскими — по-татарски. Благодаря фамилии, я считался татарчонком, поэтому, вернувшись из яслей, продолжал общаться со своими родителями по-татарски, и только где-то через полчаса переходил на русский. Впрочем, лексикон маленького ребенка не настолько сложен, чтоб родители не смогли понять своё чадо, на каком бы языке оно ни говорило, тем более, что мой папа знал немного татарских слов.