Первый дон

— Что ты думаешь о Луи де Линьи? — спросил он. — Все-таки кузен короля Франции.

— Я не верю, что Лукреция согласится.

Папа послал письмо в Непи.

Лукреция ответила: «Я не буду жить во Франции».

Следующим Александр предложил Франциско Орсини, герцога Гравину.

Лукреция ответила: «У меня нет желания выходить замуж».

В следующем письме Папа поинтересовался ее резонами. Она ответила просто: «Всем моим мужьям уготована несчастливая судьба. Я не хочу еще больше обременять свою совесть».

Папа вновь вызвал Дуарте.

— С ней просто невозможно иметь дело. Такая злобная, раздражительная. Я же не буду жить вечно, а после моей смерти заботиться о ней будет только Чезаре.

— Она, похоже, неплохо ладит с Хофре, да и с Санчией тоже, — заметил Дуарте. — Ей нужно больше времени, чтобы отойти. Вызовите ее в Рим, и тогда у вас будет возможность попросить ее обдумать ваше предложение.

Она еще не забыла старого мужа, чтобы думать о новом, а Непи слишком далеко от Рима.

* * *

Недели текли медленно. Лукреция старалась справиться со свалившимся на нее горем, понять, ради чего жить.

Как-то поздним вечером, когда она лежала в постели и читала при свечах, в ее спальню заглянул Хофре, сел в кресло рядом с кроватью.

Светлые волосы он убрал под шапочку из зеленого бархата, глаза покраснели от недосыпания. В этот вечер он рано отправился спать, а потому Лукреция удивилась, увидев, что он полностью одет, словно собрался на прогулку. Но прежде чем успела задать вопрос, он заговорил, словно слова с силой срывало с его губ:

— Я стыжусь поступков, которые совершил. И за них сужу себя. Никакой Бог не сможет так меня судить. Я совершал поступки, за которые меня осудил бы наш отец…

Лукреция села, с опухшими от слез глазами.

— Что же ты сделал, маленький брат, если тебя может, осудить наш отец? Из нас четверых только тебя он оставлял в покое, и ты остался самым чистым.

Хофре смотрел на нее, и Лукреция видела идущую в нем внутреннюю борьбу. Он так давно хотел облегчить душу, а ей доверял больше всех.

— Я больше не могу носить в душе этот грех. Мне так тяжело…

Лукреция протянула руку, увидела, что глаза его переполнены смятением и чувством вины, поняла, что Хофре, скорее всего, еще более несчастен, чем она.

— Что же тебя тревожит?

— Ты будешь презирать меня, узнав правду. Если я расскажу об этом кому-либо, кроме тебя, жизнь моя будет кончена. Однако я боюсь, что сойду с ума, если не выговорюсь, и моя душа будет обречена на вечные муки. Этого я боюсь еще больше.

Лукреция ничего не могла понять.

— Что за ужасный грех заставляет тебя трепетать? — спросила она. — Ты можешь мне довериться. Я клянусь, что не причиню тебе вреда, ни одно сказанное тобой слово не покинет моих губ.

Хофре посмотрел на сестру, а потом выпалил:

— Нашего брата Хуана убил не Чезаре.

Лукреция быстро прижала пальцы к его губам.

— Больше ничего не говори, брат мой. Не произноси слов, которые я слышу своим сердцем, ибо я знаю тебя с той поры, как младенцем держала на руках. Но позволь спросить, что заставило тебя решиться на такое?

Хофре склонил голову на грудь сестры и зашептал, когда она нежно обняла его:

— Санчия. Моя душа связана с ее неведомыми мне узами. Без нее мне не жить.

Лукреция подумала об Альфонсо и поняла. Подумала о Чезаре. О том, как, должно быть, он мучился от любовных терзаний. Теперь она жалела всех тех, кто пострадал от любви, в тот момент она вдруг осознала, что любовь — более разрушительная сила, чем война.

* * *

Чезаре не мог продолжить объединение Романьи, не повидавшись с сестрой. Он хотел объясниться, попросить прощения, вернуть ее любовь.

Когда он прибыл в Непи, Санчия попыталась не пропустить его к Лукреции, но он отстранил ее и прошел в покои сестры.

Лукреция наигрывала на лютне какую-то простую мелодию. При виде Чезаре ее пальцы застыли на струнах, слова песни — на губах.

Он подбежал к ней, опустился перед ней на колено, опустил голову.

— Я проклял день, когда родился, причинив тебе такое горе. Я проклял этот день, когда понял, что люблю тебя больше жизни, но хотел увидеть тебя, прежде чем идти в бой, потому что без твоей любви никакая победа мне не мила.

Лукреция положила руку на его каштановые волосы, гладила их, пока он не поднял голову. Но ничего не сказала.

— Ты сможешь простить меня? — спросил он.

— А разве может быть иначе?

Его глаза наполнились слезами, ее — нет.

— Ты по-прежнему меня любишь больше всех на земле?

Она глубоко вдохнула, ответила после короткой паузы:

— Я люблю тебя, брат мой. Потому что ты не игрок в этой игре, а та же пешка, и я жалею нас обоих.

Чезаре встал, в недоумении посмотрел на нее, но поблагодарил.

— Теперь, когда я повидался с тобой, мне будет легче сражаться за новые земли для Рима.

— Будь осторожен, — напутствовала его Лукреция. — По правде говоря, еще одной потери я не вынесу.

Прежде чем он ушел, она позволила ему обнять себя и, несмотря ни на что, почувствовала, что ей с ним покойно.

— Я иду расширять Папскую область. И когда мы встретимся вновь, думаю, я добьюсь всего, что обещал.

Лукреция улыбнулась.

— Иди с миром, придет день, когда мы все вернемся в Рим.

* * *