Первый генералиссимус России (СИ)

И вот время сделало так, что не стало большеглазого непоседливого отрока, зато появился долговязый, немного сутоловатый безбородый юнец с темным пушком пробивающихся на верхней губе усов, с пышной гривой волос, крупными локонами спадающих на раздавшиеся вширь плечи. Он был на голову выше любого придворного боярина. Его большие, выразительные, широко посаженные на красивом лице карие очи, светились умом и жесткостью, которую, впрочем, он тут же прятал за напускной веселостью или бесшабашностью. Что же осталось от прежнего отрока в облике юноши, так это его порывистость, готовность бежать, если не сломя голову, то уж точно торопливо, вприпрыжку, словно жеребенок-стригунок, по всем важным для него делам.

Прошло уже полгода, как Петр Алексеевич матушкой и дядей Львом Кирилловичем был женат на красивой девице из рода Лопухиных — Евдокии Федоровне. Она же, как говаривал князь-острослов Борис Иванович Куракин, ума была небольшого, зато личиком приятна.

И уж кому-кому, как ни Куракину знать про то полагалось. Ведь он сам был женат на старшей сестре Евдокии — Ксении, а потому был вхож в дом Лопухиных и знал о семействе всю подноготную. И пусть у девицы с лица не пить водицы, но и у жены не умы-разумы важны, а ее тихость да на детишек плодовитость. На этом и основывался расчет.

К тому же надеялись матушка с дядюшкой, что женитьба Петра Алексеевича отвлечет его от забав с потешными полками, от строительства кораблей на Плещеевом озере и от участившихся поездок к немцам на Кукуй. И, вообще, от иноземного окружения. От всех этих Лефортов, Карстенов Брантов, Францев Тиммерманов и прочих манов да панов.

Неизвестно, на что надеялся ученый мних и правщик Печатного двора Карион Истомин, но свой подарок в виде книги с виршами и цветными рисунками, изображавшими Петра и Евдокию, он преподнес. А еще, действуя по пословице «Готовь сани летом, а дроги зимой», добился царственного благоволения на издание цветного букваря для будущего внука.

Только надеждам Нарышкиных сбыться не довелось. Ни молодая супруга, уже находившаяся в тягости, ни мать, ни дядюшка не могли отвлечь Петра от воинских потех и забав.

С помощью иностранных офицеров им были сформированы не только два полка — Преображенский и Семеновский численностью по триста солдат в каждом, но и проведен ряд настоящих воинских учений. Причем с боевыми стрельбами из пушек и ружей, со штурмами крепости Прешбург.

И если раньше в «потешных» были только холопы да конюхи, то ныне — немало отпрысков знатных родов. Например, внучатый племянник Василия Голицына, юный князь Михаил Голицын, был барабанщиком, а потомок знатного московского рода Иван Бутурлин, спальник и стольник Петра, начинал рядовым солдатом и «дослужился» уже до майора.

Да что там Миша Голицын или даже Иван Иванович Бутурлин, когда сам князь Федор Юрьевич Ромодановский, близкий родственник знаменитого полководца Григория Григорьевича, охотно исполнял роль «генералиссимуса Фридриха» во время учебных сражений между «потешными» и стрельцами. И не только сам «верховодил у потешных», но и сына своего Ивана к сему делу приобщал.

Зачастил к «потешным» и князь Борис Алексеевич Голицын, двоюродный брат Василия Васильевича. И не просто зачастил, а с советами да денежными ссудами. Деньги юному царю ой! как требовались. Не лишними были и советы, особенно, если мудрые…

Как рассказывали очевидцы военных учений, это была не просто потеха, безвинная игра, а серьезное дело, когда стороны, будь то защищающаяся или нападающая, несли потери ранеными и убитыми.

«Кажется, сей орел уже встает на крыло, — отметил он, Шеин, данное обстоятельство. — Клекота пока что не слышно, но снедь уже с кровью требуется».

Следовало, взяв пример с Ивана Борисовича Троекурова, Михайла Черкасского, Михаила Лыкова и Бориса Алексеевича, прибиться к двору Нарышкиных. За Петром и его родовой уже явно просматривалось будущее. Шеин это и сам понимал, и Троекуров при встречах уже не раз о том намекал.

Но семейные дела требовали его присутствия в стенах родных хором. И так сын рос без матери и отца. Благо, что Параска, возлюбив его как родного, день и ночь проводила с ним неотрывно. Сыну пять лет исполнилось. Уже во всю прыть бегает по горенке и светлице. Это радует и настораживает одновременно: в таком возрасте за ним только глаз да глаз нужен. Может ведь и ушибиться обо что угодно, и уколоться чем угодно, и в рот что угодно всунуть… Тогда и до хвори-болезни недалеко.

С Параской у него отношения не просто боярина и служанки. Куда больше и сложнее. В постель он ее время от времени, когда дорывками удается бывать в родном доме, укладывает. Ибо как же мужику в самом соку да без бабы?!. Но любви нет.

Впрочем, может, это и к лучшему: ублажили плоть, да и разбежались. И он, и Параска понимают, что мужем и женой им не стать — слишком большая пропасть происхождения между ними. Не домогайся он, Параска бы первой никогда и не посмела разделить с ним общее ложе. А так деваться-то некуда… Приходится. При этом своей близостью с «самим боярином» не кичится, нос не задирает.