Первый гром и первая любовь

- Хорош этот Петренко, - с досадой сказала Дина, - пусть бы топали на своих, эгоисты несчастные...

Дина опустилась на лавку. "Конец, - думала она, - всему конец. Люди, наверное, смеются над ней. Чего старается? Да никто ничего такого от нее и не требует. Сама придумала себе заботу. Ганку она возьмет, а остальное не в ее силах. Скорей бы домой. Не видеть, не знать ничего".

Она вспомнила Одессу. Как давно не ходила она под тенистыми каштанами, не вдыхала аромат белой акации. Посмотреть бы на море, поваляться на пляже. А главное, попасть наконец в маленькую комнату на третьем этаже, где ее ждут, любят и где ничего не требуют от нее.

В тот день она пересолила борщ, каша подгорела. Впервые за все время она сидела, опустив руки, и бессмысленно глядела перед собой.

Дети улеглись, многие уснули уже, а она все сидела, и Ганка, взглядывая порой на ее расстроенное лицо, не решалась ее позвать. Наконец и Ганка уснула.

Дина медленно поднялась, развязала ленту, темная, пушистая волна отросших за лето волос упала на плечи.

Внезапно стукнула во дворе калитка, послышались голоса. То время, когда каждый шорох ужасом отзывался в ее душе, давно прошло, теперь Дина ничего не боялась. Уверенно, по-хозяйски пошла она к дверям.

- Вы спите? - раздался женский, очень знакомый голос. - Полягли уже?

Дина отворила дверь в сени.

- Наталка? - удивилась она. - Ты ж уехала!..

Наталка в нарядной шали с кистями вошла в дом. За ней, бочком, тихо и осторожно, вошел Павел.

- Добрый вечер, - сказал Павло и снял кепку.

- Добрый вечер, - настороженно отозвалась Дина.

Наталка тихонько подошла к четырем койкам, на которых спали Юрко, Санько, Тимка и Грыцько.

- Ось воны, - шепнула она, знаком подозвав мужа. Тот подошел. Юрко, лобастый, скуластенький, спал, чуть надув свои толстые губы.

- Старшенький Юрко, - сказала Наталка, - а это Санько - вылитая мать, сестра моя, Мария...

Санько спал на боку неспокойно, ворочался во сне. У него было тонкое, подвижное лицо и темные, волнистые, как у девочки, волосы.

Малыши, Тимка и Грыцько, блаженно почмокивали во сне пухлыми губами.

Павло еще раз обвел всех взглядом, надел кепочку и сказал:

- Забираем!

- Мы за дитями, - пояснила Наталка, - мы из города все им привезли обувку, костюмчики. Павло расчет получил на заводе, так мы уж зараз все и купили. Мы их заберем!

- Сейчас? - растерянно спросила Дина. Ей стало и радостно и почему-то страшно. - Но ведь они спят! И потом, мы же решили, они останутся... до конца... Но как хотите, берите сейчас. Или, может, утром?

- Зараз! - отрезал Павло.

- Будить?

- Постой, - остановила ее Наталка, - мы, Дино, посоветовалися и порешили, нехай уж будут с нами. Как свои. Павло их запишет на себя. Как своих детей.

- Родных! - снова отрезал Павло.

- Усыновляем, значит!

- Ой, хлопчики очень хорошие. А насчет хлеба так не сомневайтесь. Уже есть решение... - сказала Дина.

- Мы вранци заберем их, сладко спят, - посмотрела Наталка на мужа. Тот кивнул.

Когда выходили, она не утерпела и шепнула Дине:

- Вот он у меня какой. Сам горя хлебнул, так сочувствует.

...Утром, прощаясь с ребятами, Дина разревелась. Она плакала не таясь, вопреки всем педагогическим правилам, и вместе с ней плакали уходящие и остающиеся дети. Дина хотела сказать, что все хорошо и нужно радоваться, но не могла вымолвить ни единого словечка.

Эту картину застал Женя Грудский, который, прослышав от Петренко о решении Наталки и ее мужа взять сирот, прибежал в ясли, чтобы сообщить радостную весть Дине.

- Вы чего плачете? - удивился он.

Дина попыталась улыбнуться сквозь слезы.

- Жалко... мне их жал... ко...

- Кого тебе жалко?

- Брати-ков.

Она вдруг ткнулась мокрым носом в Женино плечо. А он машинально гладил ее волосы, успокаивая, как маленькую.

По улице уходили шестеро. Павло держал за руки Юрка и Санька, а Наталка вела Тимку и Грыцька. Островерхие тополя приветливо шелестели.

- Пошли до своей хаты, - сказала рыженькая Ленка. - А ну, кто в гуси-лебеди? Бежим на лужок!

И вся ватага с невысохшими еще от слез глазами бросилась за ней.

- Ну а ты что будешь делать? - ласково спросил Женя. - Глупая ты девчонка!

Дина всхлипнула в последний раз и принялась утирать глаза.

- Посидим, - сказал Женя. Он сел на бревно и притянул к себе Дину.

- Знаешь, Дина, я сейчас даже немножко завидую им.

- Юрко будет прибегать ко мне...

- Конечно, будет! Ну, выше нос! И не киснуть! Вот так-то лучше. Расставания, Дина, только начинаются...

- Я не хочу... И с тобой не хочу... расставаться. Мне так не хватало тебя в эти дни, Женя!

- Динка! Правда?

- Но ведь ты... тебе нужно здесь остаться?

- Ерунда, здесь, там. Главное - мы с тобой, как мы с тобой решим, поняла?

...Еще жарко припекало полуденное солнце, но все студеней становились вечера, а поутру долго не высыхала роса, и остывшая за ночь земля обжигала ступни, когда Дина выбегала с ведрами к реке. Побурела листва, пожухла трава во дворе, тончайшей паутиной плела осень свои кружева.

Знакомая беленькая мазанка встретила Дину с Оксаной приветливо распахнутыми ставнями и дверьми. Завидев девочек, Ангелина выбежала навстречу.