Первый из могикан

Всю или почти всю жизнь им придется таиться, скрывать свои способности, у них нет другого рецепта уцелеть, но как же им будет хотеться поделиться тайной, рассказать, похвастаться!.. Тим пытался внушить им понятие об осторожности. У мальчишек горели глаза, мальчишки с восторгом приняли новую увлекательную игру. Им даже нравится жить в катакомбах — это так здорово! Есть, пить, спать, учиться, играть в прятки, осваивать Вязкий мир, заставляя громкое эхо прокатываться по длинным кишкам штолен, — все под землей! Просто удивительно, что ни у одного из них еще нет бронхита, а о ревматизме они пока не задумываются. Редко-редко, и то через скандал с Мустафой, их удается ненадолго вывести на солнце.

Пройдет время, прежде чем они поймут, что жизнь совсем не игра. Станут ли они тогда гордиться своей уникальностью — или проклянут тех, кто обдуманно и расчетливо обрек их на роль дичи с круглогодичным сезоном охоты на нее?..

Трудно сказать. Но у них не будет иного выхода, кроме борьбы со своей уникальностью путем растворения себя в массе себе подобных. Каждый из них станет центром новых инициации, подобно тому как каждая точка фронта волны есть центр новых волн. И волна инициации не остановится, пока будет кого инициировать.

Ради этого пришлось отказать им в праве самим решать свою судьбу. Пусть и в очень ограниченном праве.

В «гостиной», в дневное время служившей также спальней для половины взрослых, было почти пусто. По-видимому, Мустафа повел к аэропорту внушительный отряд, чтобы у тамошних рабочих не возникало вредных иллюзий, будто можно не платить дань.

Очень хорошо, что в штаб-квартире в эту ночь остались немногие. Совсем удачно, что нет ни Мустафы, ни Федьки…

Сейчас в «гостиной» находились лишь четверо. Двое спали, закутавшись в тряпье; третий, эксмен средних лет по прозвищу Шаляй де Воляй, чесался обеими руками, тихонько подвывая от наслаждения. Четвертый, оказавшийся Шуркой Воробьяниновым, с треском ломал о колено сосновые ветки и подбрасывал их в хорошо разгоревшийся огонь в очаге. Едкий дым копился над головой, мало-помалу его вытягивало наружу через узкую щель в потолке.

Холодно, сыро. Только ночью можно погреться у камелька в свое удовольствие, меланхолически глядя на рдеющие угли, но за час до рассвета огонь должен быть погашен. Сочащийся из трещины в земле дым — не то зрелище, которое можно показывать кому попало вне районов активного вулканизма…

— Твой приемник я там оставил, — сказал Тим, мотнув головой в сторону «малой гостиной», и подсел на корточки к огню. Повернулся к чешущемуся де Воляю: — Ты бы сходил искупался, что ли. Вода теплая. Глиной потрись, песочком…

Не переставая чесаться, страдалец покачал головой:

— Не поможет. Мне бы мазь какую…

— Мустафе сказал?

— И ему, и Федору. Вот жду, может, принесут. Сам бы пошел, да они мне говорят: скребешься, мол, громко, демаскируешь…

— Ну жди. На часах сегодня кто?

— До полуночи Звонарев, а потом Варенуха.

— У главного лаза?

— Ну да. Лучшая точка обзора.

Тим раздумчиво пожевал губами. Сказал как бы между прочим:

— Дальний лаз в туман не просматривается…

— Да брось, Тим. Место неудобное, кто туда ночью сунется… Сиди спокойно.

Тим выждал еще минут пять, делая вид, что просто греется. Потом нехотя поднялся на ноги:

— А я все-таки схожу проверю…

Никто не возразил, лишь Шаляй де Воляй, не переставая скрестись, пожал плечами — делать, мол, тебе нечего, — да Шурка в тысячный раз искал встретиться взглядом. Тим едва заметно кивнул ему: помню наш уговор, и если смогу, тебя инициирую первым, ты свое место в очереди застолбил, не беспокойся…

Фонарик тускло светил — садились батареи. Не напасешься. Штольня-кишка выписывала меандры, как речка. Кое-где под ногами хлюпало, кое-где с потолка капало за шиворот, а в двух местах пришлось ползти на четвереньках. Тим знал путь наизусть и не заблудился бы в полной темноте, но фонарик мог пригодиться впоследствии. Фонарик и дареный нож. Огнестрельного оружия он решил не брать — все равно оно не поможет.

Близ лаза контрастно с затхлой промозглостью катакомб повеяло ночной свежестью и чистой прохладой. Несколько мелких камешков с шуршанием ссыпались вниз, когда Тим протискивался в лаз ощупью, выключив фонарик. Это ничего, не нашуметь бы всерьез… Подняв голову и плечи над слоем тумана, он сейчас же пригнулся. Лес был рядом. Если идти строго на север, через полкилометра будет просека, там надо свернуть направо… А дальше — как повезет.

Внезапно захотелось вернуться. Столь же сильно, как и уйти. Тим стоял, замерев в тумане, до тех пор, пока это чувство не стало ослабевать. Тогда он вдохнул сырой воздух, сделал первый шаг и нырнул в ночь.

Луна еще не взошла, когда он вышел к шоссе. Когда-то оно было шестирядным, но пока действовали лишь две полосы посередине — на остальной части дорожного полотна еще громоздились нерасчищенные кучи маскировочного грунта. Кое-где в эти кучи были вкривь и вкось воткнуты пожухлые елочки.