Первый из первых или Дорога с Лысой горы

— Не сомневаюсь! Ты там такого начудишь, что придется и продолжение писать.

— Нет, правда! Сам рассуди, что за роман о трех невероятных днях да без колдуньи?! Ты знаешь ведь, что нынче мир так тянется к различной чертовщине, как не тянулся в Средние века. Куда ни глянь, гадалки, ворожеи! Снимают порчу и наводят сглазы! Предсказывают путчи и банкротства, по номерам разыскивают угнанные машины. К ним очереди, толпы валят желающих понять, какие акции доходны, менять квартиру или не менять, политики советуются со звездами, какие речи им произносить!.. Да в этом мире колдунье самое и место. Тем более когда такое происходит, как этот фестиваль актеров!.. Я там должна быть, милый. Подумай.

Решительно поднявшись и уронив при этом бокал, Кавалер отрезал:

— Нет!

— Но почему? — взмолилась Маргарита Николаевна. — Ведь это глупо!

— Нет!.. И не упрашивай!

Он заходил по зале, беззвучно шевеля губами, как будто с кем-то спорил.

Маргарита Николаевна следила за ним некоторое время, поигрывая вилкой, потом пригубила вино, отставила бокал и проговорила:

— Жаль… Очень жаль, что в наш, возможно, самый по-настоящему последний день на этой Земле и в этом мире ты отказал мне в такой невинной просьбе! А я-то думала…

— Не надо! — воскликнул яростно Кавалер.

— Не надо что?..

— Не надо шантажировать любовью!

Он подошел к ней стремительно и приклонил колено взял за руку:

— Я не хочу тебя терять! Я не хочу тобой делиться с кем. И даже с собою, пишущим роман!.. Вписав тебя него, тебя я потеряю.

Но Маргарита Николаевна не отступала:

— Не понимаю, как может автор потерять того, кто действует в его романе?

— Автор, — сказал печально Кавалер, — в романе теряет и себя. А тех, кто в нем живет, тем более. И безвозвратно.

Похоже, им больше было нечего сказать.

Они молчали. Он — стоя на колене, припав щекою к ее руке. Она — откинувшись на спинку стула напряженно, второй рукою, кончиками пальцев поглаживая бокал, в вине которого сияли звезды свеч. Совсем как на новогодней елке цвета крови.

Молчание прервала Маргарита Николаевна:

— Послушай, давай серьезно и без лишних нервов…

— Давай, — послушно согласился Кавалер.

— Ты вроде пишешь роман.

— Почему же «вроде»?

— Ну как же! Сам говорил, что ты не пишешь, а пишется роман. И пишется он так, как захочет. Ты им не руководишь. Все получается само собой. Я правильно все сказала?

Он поднялся с колена и медленно вернулся на свой стул.

— Да, в общем правильно. И это называется писать экспромтом. Так что же?

— А то, что авторства тут твоего, по-моему, не так уж много! — как саблей махнула Маргарита Николаевна. И прикусила губу. Ей стало стыдно. И больно за любимого.

Но Кавалер ничем не выдал ни боли, ни обиды. Он головою покачал и произнес задумчиво:

— Ты несправедлива… Ведь то, что получается экс промтом, рождается не где-нибудь, а в голове. Моей. И в сердце тоже моем… Так почему же я не автор? Другое дело, что механизм экспромта непонятен. Но я и не собираюсь разбираться, как он работает. Он есть во мне, и этого достаточно. С избытком. А если кто-то другой намерен претендовать на авторство романа… Прекрасно! Пусть сядет рядом и пишет дальше. Посмотрим, что получится. Я не завистлив.

Увидев, что Кавалер отнесся к ее словам спокойно, Маргарита Николаевна продолжила:

— Ты не завистлив, я это знаю и еще больше люблю тебя за это… Но согласись, что талант писать экспромтом тебе дарован свыше. Так?.. Тогда ты должен согласиться и с тем, что выступаешь в роли, ну, скажем, медиума. Ты — посредник между каким-то высшим откровеньем, которое нисходит на тебя, и обыкновенными бумагой, ручкой. Что даст тебе вот это откровенье, то ты и переложишь на бумагу- Ведь так?

— Так.

— А если так, то полностью роман твой твоим назвать нельзя. И подпись твою под ним я ставить не решилась бы… Ведь настоящий автор, мне кажется, лишь тот, кто делает, что только он захочет!.. Я умоляю тебя — стань автором. Стань тем, кого все звали Мастер. С большущей буквы прописной! Не будь так холоден писать, что снизойдет… Вот — я! Возьми меня и дай мне волю в своем романе. Я буду твоей рукою в нем, твоим дыханьем. Я его согрею! Я справедливость в него внесу!.. Сейчас ты не такой, как был. Нас мир без солнца сделал ледяными. И я прошу тебя — оттай! Стань прежним! Вернись ко мне, мой Мастер!

Она дышала тяжело и раскраснелась. Но не от вина, хотя и несколько раз, пока все это говорила, прикладывалась к бокалу. Она смотрела на Кавалера так, как смотрит умирающий на доктора. Со страстью. С мольбой. И страхом. Не знаем, что происходило в душе у Кавалера, но на лице его ни бури, ни тени борьбы сомнений не появилось. И Маргарита Николаевна поникла. Ей стало зябко. Она взяла бутылку, наполнила бокал почти что до краев. Но в то мгновенье, когда она губами коснулась бокала, Кавалер спросил:

— Ты хочешь, чтобы я вписал тебя в роман?

Вино плеснулось радостно на скатерть.

— Хочу! Так надо… Мне и тебе. Роману!

— А что же будет с нами? — все с тем же гипсовым лицом спросил чуть слышно Кавалер.

— Мы будем любить друг друга еще сильнее.

— Ты победила, — поднялся Кавалер.