Первый крестовый поход: Зов с Востока

Именно такие слова и хотел услышать Урбан II: они давали ему возможность взять на себя роль человека, восстановившего единство церкви. В контексте борьбы Урбана II с Климентом III этот прорыв был просто бесценен – и Климент III это знал. Он получил информацию о контактах своего соперника с Константинополем от Василия Калабрийского, сурового византийского священнослужителя, недовольного тем, что Урбан II не позволил ему занять пост епископа в Южной Италии. Василий присутствовал на заседании собора в Мельфи осенью 1089 года, на котором ему разъяснили, что он получит пост в Реджио, если признает власть папы. Придя в ужас от того, что двое его коллег пошли на это, Василий взорвался от гнева{57}. В его глазах Урбан II был недостоин занимать папский престол, так же как и его «трижды проклятый» предшественник Григорий VII. Василий отправил патриарху константинопольскому послание, в котором назвал папу трусливым волком, который сбежал, столкнувшись с самыми главными вопросами о христианской доктрине. Он – еретик, который также пристрастился к продаже церковных чинов тому, кто больше заплатит{58}.

Негативная реакция Василия скрывает тот факт, что собор в Мельфи был важным моментом для восстановления отношений между Римом и Константинополем. То, что Василий считал непростительной уступчивостью своих коллег, стремящихся занять церковные должности в Россано и Санта-Северине, было на самом деле самым важным примером нового сотрудничества между папой и Византией в Южной Италии{59}.

Василий взял дело в свои руки. Как только он узнал о жестах примирения, сделанных Константинополем, то сразу связался с Климентом III. Антипапа незамедлительно ответил: «Пожалуйста, быстро перешлите нам письмо нашего святого брата Патриарха Константинопольского, о котором вы упоминаете», – имея в виду инструкции по примирению с Римом, полученные Василием. «Мы также должны ответить ему по предмету, который вызывает такую озабоченность; ему следует знать, что все подготовлено нами в должное время, потому что мы тоже желаем и приветствуем мир и единство»{60}. Климент III успокоил Василия относительно его обид, пообещав ему, что вопрос скоро будет решен в его пользу. Однако если Климент III и пытался инициировать собственный диалог с Константинополем, то больших успехов не добился. Хотя он проявил интерес к наведению мостов с греческой церковью – написал митрополиту Киевскому Иоанну I, уроженцу Константинополя, чтобы повысить шансы на установление более тесных связей с греческой церковью, – его предложения не привели ни к чему. Для Алексея I более привлекательным союзником был Урбан II, а не его поддерживаемый немцами конкурент{61}.

Во-первых, Урбан II по-прежнему сохранял влияние в Южной Италии – регионе, который находился под властью Византии в течение нескольких веков вплоть до серии катастрофических поражений, понесенных византийцами в 1050–1060-х годах от норманнских завоевателей. Власть завоевателей распространялась, по словам Анны Комнины, подобно гангрене – ведь «гангрена, которая, если только появится, не прекращается до тех пор, пока не распространится по всему телу и окончательно его не погубит»{62}. Хотя захват Бари норманнами в 1071 году ознаменовал бесславный конец власти византийского императора в Апулии и Калабрии, большинство населения в провинциях по-прежнему составляли люди, говорившие на греческом языке, которые, естественно, хотели подчиняться Константинополю. Эти связи снова активизировались вследствие улучшения отношений между Римом и Константинополем. Если с момента прихода норманнов на завещаниях, разрешениях на торговлю и других официальных документах значилось имя норманнского герцога, то с начала 1090-х годов на них все чаще стало появляться имя Алексея I и год его пребывания на престоле – это был верный признак того, что местные жители опять воспринимали императора как своего властителя{63}. Реабилитация Византии продвинулась еще на один шаг, когда Урбан II отменил вердикт об отлучении Алексея I от церкви, принятый в 1081 году{64}.