Первый кубанский («Ледяной») поход

Никто из не переживших гражданскую войну не может себе представить ее ужасов. В любой войне врагов все же разделяет пространство между фронтами, разные мундиры, военные обычаи, язык. Здесь ничего этого нет. Дерутся братья между собой, и с какой-нибудь горы никто не мог бы разобрать разницу между двумя фронтами; и самое ужасное – это то, что, вступая в эту борьбу, вы, кроме смерти или окончательной победы, ничего не можете видеть. Во всякой другой войне вас могли ранить, вы могли заболеть. Как бы ни были скверны условия войны, вы знали, что вас отправят в тыл, где вас будут лечить, и в самом крайнем случае вас подберет неприятель. Кроме того, у каждого есть надежда, что настанет мир, и люди вернутся по своим домам, и вчерашний враг станет далеким и никак не угрожающим.

Не то в ужасе войны с большевиками. Это не только классовая борьба. Это вовсе не рабочие, которые восстали против своих предпринимателей, или крестьяне против помещиков. Нет, тут злой, дьявольский разум кучки людей, которая не может быть велика, так как ничто ее не объединяет, кроме жажды власти и в некоторых, исключительных, случаях безумный фанатизм.

Эта кучка властолюбцев, корыстолюбцев, фанатиков вполне естественно встречает резкий отпор среди государственных элементов, которые группируют вокруг себя тех, кто признает их авторитет и их искреннее желание спасти Родину.

Большевистская революция сразу выкинула лозунг уничтожения всех с ней несогласных. Путем тирании и угрозы смерти и обещанием быстрого проведения социалистических лозунгов в жизнь она навербовала в массах и тот нерешительный элемент, который легко запугать угрозами, и тот, который поверил, что через братскую кровь можно достигнуть счастья – рая земного.

Борьба с этими людьми могла быть, к сожалению, только самая жестокая и самая безжалостная, но надо сказать, что наши начинали с того, чтобы идти на мягкие меры. Брали пленных, подбирали раненых и т. д. Но когда на эту минимальную гуманность ответом была самая безудержная и бессмысленная жестокость и зверство, естественно, рождалось чувство мести и недоверия к лживому и коварному врагу. Случай с Чернецовым и Подтелковым ярко иллюстрирует это, и неудивительно, что чернецовцы, обожавшие своего доблестного молодого вождя, расплачивались за его кровь, отбросив всякое чувство сожаления.

У молодого человека зверски убивали брата, сестру, мать, и он приблизительно знал, кто убийцы (это ведь не великая анонимная война), естественно, что он, дорвавшись до своих врагов, был жесток и неумолим.

Вспомните, кроме того, что Добровольческая армия была очень слаба числом и сильна качеством бойцов и умением своих вождей, поэтому всегда потери в бою неприятеля во много раз превышали наши, а когда возможно было дойти до погони, и в десятки раз. Это озлобляло нашего красного врага, он мстил на беззащитных и слабых, отсюда новая месть, и красный кровавый клубок бесконечно разматывался по Югу России, запутывался в тот гордиев узел, который невозможно развязать, и только способ Александра Македонского, разрубившего его, может быть действенным.

Все суждения досужих людей о ненужной жестокости во время гражданской войны рассыпаются как пыль перед страшной действительностью. Большевики какой-нибудь деревни разгромят казачью станицу, пойдите и объясните казакам этой станицы, когда они доберутся до этой деревни, что жестокость их не нужна и вредна делу. Этого можно домогаться у себя в кабинете за письменным столом, а не в казачьей степи. Можно этим возмущаться, но положить конец этому ужасному самоуничтожению можно только лишь утопив в их собственной крови главных виновников и инициаторов небывалой смуты.

Первое время вид убитого, своего же русского, производил на меня гнетущее впечатление, но полное убеждение в том, что останься здесь раненым и больным – и тебя непременно зверски прикончат, замучив, унизив до самого последнего вздоха, постепенно примиряло с жестокостью войны. Вспомните гибель генералов Рузского и Радко-Дмитриева, которых постепенно дорубали пьяные негодяи; мы знаем судьбу наших раненых в Новочеркасске, Ростове, Елизаветинской и в «колонке». Все доказывало участникам этого похода, что их ждет только смерть или победа, и поэтому медленным и верным ядом в сердца их внедрялась жестокость и равнодушие к крови.

Особенно памятно мне село Гнилобалковское, Ставропольской губернии. Мы пришли туда после большого перехода. Гнилобалковское, как большинство ставропольских сел, было крайне большевистски настроено. Наш разъезд был впущен беспрепятственно, но, как только он добрался до площади, из домов по нем открыли стрельбу. Ее прекратили, и когда я проходил по площади, то насчитал 20–25 трупов. Это была тяжелая расплата.