Первый меч Бургундии

- В канун Троицына Дня зашел к нам в церковь кривой аптекарь, по всему видно не из наших краев. Отбыл он, значит, службу и, поставив свечу у чудотворной иконы Божьей Матери, - Доминик каллиграфически перекрестился, - удалился, в то время как я продолжал молиться, глядя на эту икону, и свечка едва затеняла мне лицо младенца. Помыслы мои в тот миг были чисты, но вдруг я заметил, что воск со свечи того прихожанина не стекает вниз, как обычно, но летит, словно бы влекомый ветром, прямо на икону, и попадает в аккурат туда, где находится личико младенца, понимаете?

Доминик перевел взгляд на Людовика, Людовик на Коммина, Коммин что-то записал и Людовик вновь вернул взгляд Доминику:

- Понимаем, - заверил Людовик.

- И в этот миг, Ваше Величество, мною овладел испуг. Я подставил руку между свечой и иконой, чтобы воск капал мне на руку, но то ли я был слегка неловок, то ли в том была воля Провидения, но свеча погасла и я вынул её, ибо она могла причинить вред иконе, а через неё Заступнице нашей, - Доминик снова перекрестился и продолжил. - Тогда я вернулся к себе и лег спать, пребывая в великом смятении. Посреди ночи я проснулся оттого, что меня словно бы кто-то легонько будил, напевая песню. Когда же я открыл глаза, то узрел Деву, и на душе у меня стало невыразимо легко. "Что я должен делать?", - спросил я. Она ответствовала: "Иди и спаси его". Я оделся, выбежал во двор и увидел человека, тонущего в реке, что была неподалеку. Когда я наконец вытащил его на берег, то обнаружилось, что это тот самый кривой аптекарь, свечу которого я затушил. Пребывая в великом сомнении и в страхе быть искушенным, я всё же разрешил ему войти в дом, обсушиться и переночевать.

По лицу Людовика бродила неопределенная гримаса. Пора было объявлять перекур.

- Продолжайте, юноша, продолжайте, - пропел Людовик.

- Да, Ваше Величество, - смиренно сказал Доминик. - Тогда наутро я первым делом бросился в церковь. На чудотворной иконе по-прежнему была отчетливо видна капля воска и, поставивши свечу, я осторожно, чтобы никто не видел, хотел было отколупнуть порчу ногтем, но в этот миг я вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Я обернулся и увидел у алтаря сияющий силуэт Приснодевы нашей. "Что я должен делать?" - снова вопрошал я, опускаясь на колени, готовый воспринять кару, равно и благодать. Она ответствовала голосом, прекрасным, как голос самой милой Франции: "Иди и служи величайшему государю мира". Тогда я пошел в Париж.

Доминик, склонив голову, смолк. "Льстец", - только и успел подумать Коммин, а Людовик уже припечатал:

- Ну что ж, Доминик. Иди и служи!

Ревнивое негодование Коммина, взволнованный жест Людовика в сторону Доминика. Король растроган! Кто-то нетерпеливо скрипнул половицами в соседней комнате, ждет своей очереди быть законспектированным Коммином.

Привставая, Доминик замечает на ковре красную кляксу - и её двойника - украшающего свежую повязку на голени. Людовик и Коммин замечают её тоже, но, что твои чеховские клинобородые интеллигенты, делают вид, что не заметили. Все три фигуры с неслышным скрипом разгибаются, словно ревматики после полуторачасового педсовета. Зачастивший метроном всемирной истории подгоняет время, остановившееся было послушать рассказчика.

4

Людовик так и не спросил про герб, и Доминик был этому обстоятельству невыразимо рад, потому что в области геральдики блеснуть ему было нечем. Пока нечем. Для того, чтобы заделаться рыцарем, требуются не только средства, но и досуг, который следует потратить на доказательную, с золотым шитьем, сторону рыцарского благородства. Нужны помощники - портные, оружейники, живописцы. Последних при дворе Людовика было в избытке, но Доминик твердо решил не утруждать себя выбором.

Он пойдет к Рогиру ван дер Вейден - со всей однозначностью постановил Доминик в тот самый день, когда Шарлотта шепнула ему на ушко страшную тайну, с которой словоохотливая государыня в следующие за признанием полчаса беспардонно ободрала одну за одной все семь печатей.

Тайна была такой. Оказывается, жена Рогира, некто Эмилия, уединенно обитавшая где-то на окраине Парижа, была женщиной, которой посчастливилось побывать, во-первых, любовницей молодого Людовика, во-вторых, женой молодого Карла, и, в в-третьих, бежать с Рогиром из Дижона в Париж, наставив герцогу рогов, причем, по неподтвержденным данным, не единожды. Рогир называл её своей женой и это в самом деле было так - их обвенчали, но обвенчали как Эмилию и Рогира, а не как Изабеллу и Рогира. Если бы не Карл, убедивший всех и вся в том, что его жена умерла, это было бы невозможно. "До в даш ужасдый век возмождо всё", - прогугнила Шарлотта.