Первый отряд. Истина

В такой же полдень. Тот монах, отец Николай, в марте сорок четвертого — он видел это место во сне. Они проникли в его сон вместе, она и Эльза. Они были тогда белокурые, юные. Они увидели его среди греческих скал. Он молился. Он не успел ничего предпринять. Они его задушили. Потом бездыханного сбросили в Черное море. И утром он не проснулся…

Точно так же, как завтра не проснется эта девчонка.

Остается только найти ее.

Старуха подошла к самому краю. К тому месту, откуда они с сестрой когда-то сбросили тело монаха. Она подумала, что девчонка, скорее всего, должна быть там, внизу. Где-нибудь у кромки прибоя. Чужие сны тесны и компактны — далеко не уйдешь…

Ника была там. По колено в воде. И она была не одна.

Старуха вдруг поняла, кто был виновником той долгой томительной тишины. И кто затем наладил мерцающую лампочку ее сна. Кто подарил ей этот мирный прибой.

Эрвин. Он прижимал девчонку к себе. Они целовались. Глаза Ники были плотно закрыты. Глаза Эрвина — нет.

Старуха медленно шагнула с обрыва вниз и поплыла по густому студенистому воздуху, стараясь оставаться вне поля зрения Эрвина. Ее раздражало его присутствие. Он все осложнял. Делал ситуацию непредсказуемой.

Она опустилась у него за спиной — совсем тихо, неслышно. Они по-прежнему целовались. Его кудри сияли на солнце. Он все осложнял. А впрочем… Решение, простое, как и все истинное, пришло к Старухе как благословение свыше.

Она ведь могла изменить его, подменить его — прямо тут, в нервном сне затравленной девочки. В ее власти было превратить его из любовника в Оборотня. Превратить счастливое сновиденье в кошмар. Ей нужно было просто окликнуть его. Назвать его имя. Другое, нужное имя.

— Здравствуй, Эрик, — сказала старуха громко.

Они оба повернулись на оклик. Девчонка хотела вскрикнуть, но вместо этого тяжело застонала. И медленно прижалась к нему.

— Эрик, Эрик, — повторила старуха чуть тише. — Эрик, мой мальчик.

Что-то в его глазах изменилось. В нужную сторону. В сторону подконтрольности.

Оставалась девчонка.

— Ты разве не видишь, кого обнимаешь? — спросила старуха у Ники. — Посмотри на него. Ты разве не видишь?

В чужом сне очень важно правильно поставить вопрос. Это как настроить объектив фотоаппарата на резкость. Правильный вопрос, заданный с правильной интонацией, заставляет спящего разглядеть.

— …Ты разве не видишь? Это же Оборотень. Сейчас он тебя задушит.

Девчонка опять застонала. Отодвинулась от него. Разглядела. Медленно, неуклюже попятилась.

Такие медлительные! Потрясающе, насколько же люди медлительны в собственных страшных снах… Как утопленники, бредущие по дну водоема с камнем на шее.

Старуха умела быть быстрой.

Она поймала ее в три прыжка. Она повалила ее прямо в волну. Сомкнула руки на ее тонкой шее.

— Позволь, я сам. — Эрик опустился на колени рядом с девчонкой.

В его глазах отражалось нездешнее море…

— Я хочу сам ее задушить.

…синее-синее…

— Ты ведь позволишь мне, Грета?

Старуха пристально на него посмотрела. Потом неторопливо кивнула.

У него было хорошее лицо. Ей понравилось.

Ничего человеческого.

НИКА

Старуха отходит. Оборотень садится на ее место, сжимает мне горло и внимательно смотрит в глаза. Как заботливый доктор. Как ангел, явившийся к смертному ложу.

Я лежу на спине. Я задерживаю дыхание. Я смотрю через воду. Я могу не дышать какое-то время. Но потом, когда это время пройдет, он по-прежнему останется рядом. Он меня не отпустит, мой ангел. Он меня никогда не отпустит.

Я смотрю ему прямо в глаза. Они синие-синие…

Позади него, там, наверху, кто-то кричит. Это Данилов. Он по-прежнему в рясе. В руках он держит свой бубен.

Он кричит мне:

— Оружие! Мы мирный народ, но нам нужна лишь победа! К оружию, дочь моя!

Я смотрю через воду. Я не дышу. Его крик что-то вспугивает во мне. Какую-то мысль, юркую и блескучую, как маленькая скользкая рыбка. Мне не удается ее поймать — и она исчезает, серебристо нырнув в надвигающуюся на меня темноту…

Данилов бьет в бубен — и Оборотень вдруг отпускает меня. Целует в губы. А потом просто уходит.

Данилов бьет в бубен. Я встаю на ноги и снова вижу Старуху. Она слепо таращится вверх, на скалу.

Я смотрю, как она делает нелепые движения руками. Точно тянет на себя невидимый корабельный канат, невидимую рыбацкую сеть или якорь. А потом я вдруг понимаю, что каким-то образом она тянет его. Данилова. Вниз.

Он срывается и летит прямо на камни. Молча и не шевелясь в воздухе. Как оловянный солдатик. Он падает. Совершенно беззвучно. И больше уже не встает.

Старуха идет на меня. Я хочу убежать — но ноги словно вязнут в илистом дне. Она говорит мне:

— Спасибо.

Ее голос похож на крик издыхающей птицы.

Он говорит:

— Молодец. Ты показала нам вход. Теперь ты нам не нужна.

Она подходит ко мне все ближе. Она говорит:

— Я перегрызу тебе горло. Это быстро. Хотя и больно.

Вода вокруг нас становится мутной и бурой.

Она смотрит на воду своими слепыми глазами.

— Что это, крошка? Что это у тебя тут творится? — За белой пеленой ее глаз, как привидение за тюлевой занавеской, мель кает испуг.

— Амиго, — шепчу я. — Плыви отсюда, Амиго…