Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

- - Откуда сразу столько контры взялось? - простодушно удивлялся Федя Демидочкин. - На кой ляд сюда пускают ее?

- Евсеич говорит - вчерашний день революции, - пояснил Орехов.

- Мало ли что он скажет, - буркнул Колька-колосник. - Кого народ выбрал, те и едут.

- И буржуев тоже народ прислал? - спросил Федя.

- Не сами же они себя выбрали. А может, это наш брат так разоделся в шубы? Теперь все равны. Я одного анархиста знаю, он такой одежкой разжился - раньше великий князь носил!

- Понятно, с чьего голоса поешь! - всем корпусом повернулся к нему Григорий Орехов.

- Ну и что? - нагло прищурился Колька. - Чем анархисты хуже других? Никакой говорильни не разводят, как эти большевики-меньшевики! Власти нет, сам себе хозяин - делай что душа желает! Вот это, братишки, свобода! А кто мешает, тому колосник на шею - и за борт!

- Ишь, судья какой! Значит, кто тебе потрафил, тот хорош, а кто не потрафил, тому колосник на шею?! Это получается для одних анархистов свобода, а другим - кукиш!

- Плевать я хотел на других!

- Гляди, доплюешься!

- Ни черта не будет до самой смерти! - усмехнулся Колька и достал из кармана портсигар, набитый папиросами. - Налетай, подешевело! Хватит собачиться, курите, братишки!

Федя неумело вытащил длинную папиросу. Григорий Орехов неодобрительно покосился на портсигар и вынул из-за пазухи кисет с махоркой.

Затянулись по нескольку раз и услышали команду Железнякова.

Всем свободным от дежурства он велел идти в зал, на хоры, и оставаться там до особого распоряжения вместе с гостями-рабочими.

- Раньше здесь Государственная дума заседала, - сказал Григорий Орехов, когда они очутились в большом зале с высокими сводами.

- Ух ты! Просторно как! - Федя перегнулся через барьер, посмотрел вниз. - А людей-то сколько! Головы большие, а ноги короткие... Как с колокольни на базарную площадь...

- Не упади, любопытный, - придержал его за ремень Орехов.

Федор опустился на скамью. Только сел и сразу же вскочил:

- Вон Калинин идет! По проходу к сцене. И Ев-сеич с ним! И еще рабочий вроде какой-то.

- Не маши, - остановил Орехов. - Внизу свидимся. А по другому-то проходу, смотри, Шрейдер плывет.

- Ишь ты, горделивый навроде линкора.

- Надеется опять до власти дорваться.

- А как решат-то?

- Откуда я знаю.

Матросам, мало искушенным в политических тонкостях, нелегко было разобраться в том, какие страсти кипят сейчас в Таврическом дворце, какие непримиримые противоречия сталкиваются. Все правое крыло зала, где в недавнем прошлом сидели монархисты и черносотенцы, теперь заполнили эсеровские делегаты. Они, как один, явились во дворец одетые торжественно и строго: черный сюртук и красная розетка в петлице. Эти сюртуки мельтешили повсюду, их было много.

В центре зала занимали места левые эсеры и национальные группы. На левом крыле - большевики.

За сценой, в кулуарах, заканчивались заседания фракций. Большевики обсудили порядок работы Учредительного собрания и поручили Якову Михайловичу Свердлову открыть заседание от имени ВЦИК. После этого Свердлов должен огласить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», поставить ее на голосование. Почти наверняка Учредительное собрание выскажется против декларации. В таком случае большевики покинут зал.

Между тем правые эсеры решили использовать численный перевес и взять инициативу в свои руки. Они закончили фракционное заседание несколько раньше большевиков и сразу принялись осуществлять свой план. Матросы сверху, с хоров, увидели, как в правом крыле зала, среди черных сюртуков, вскочил смуглый делегат, замахал руками, требуя внимания. Заговорил громко, с восточным акцентом:

- Граждане! Предлагаю предоставить честь открытия заседания старейшему из членов Учредительного собрания!

Глотнул побольше воздуха, крикнул:

- Старейшему делегату Швецову! - И еще раз: - Швецову!

К председательскому месту прошел седовласый человек, повернулся лицом к публике. Выглядел он внушительно. Широкая бородища - почти до пояса. Правая сторона зала и центр встретили его аплодисментами. Левая - протестующими выкриками.

Большевиков поддержали рабочие, матросы, солдаты, теснившиеся на хорах. Когда шум начал стихать, Григорий Орехов басовито, как шестидюймовка, ахнул только одно слово:

- Долой!

Швецов напрасно пытался говорить - его не было слышно. Долго тряс колокольчиком - никакой пользы.

В это время появился Свердлов. Быстро подошел к трибуне, взял колокольчик. Зал замер, пораженный столь решительной переменой, потом забушевал с удвоенной силой. Но теперь уже аплодировала левая сторона, а возмущались черные сюртуки. В центре делегаты растерянно переговаривались.

Свердлов дождался полной тишины и лишь тогда объявил: