Первый русский национализм… и другие

Другие аспекты этой ситуации применительно к России подчеркивает М. Малиа в своей теории происхождения «русского социализма», сформулированной в работе: (Малиа, 2010). Краткая ее формулировка дана автором в итоговом исследовании 1994 г.: «<…> элементом русского национального наследия <…> была склонность российской интеллигенции XIX века к максимализму. <…> Тому есть две причины. Первая из них состоит в том, что интеллигенция в России возникла раньше тех более привычных промежуточных классов, что разделяли господ и крестьян в странах к западу от нее. Подвешенная между небом и землей, не имевшая корней ни в одной из социальных групп, игравших практическую роль в жизни общества, интеллигенция в подавляющем большинстве случаев с головой уходила в чистую теорию, которую ей никогда не доводилось проверять на практике в реальной политике. Вторая причина этого максимализма сводится к тому, что российская интеллигенция с ее поздним появлением в истории европейского культурного развития унаследовала весь тяжкий груз английской, французской и немецкой интеллектуальных традиций. А так как далеко идущие последствия распространения этих традиций были слишком велики, чтобы закореневшее в крепостничестве самодержавие могло к ним безболезненно приспособиться, результатом стала сверхкалорийная идеологическая диета и хроническое интеллектуальное несварение» (Малиа, 2002: 87). Формирование русского либерализма оказывается практически одновременным с параллельным формированием радикальных направлений, в отличие от расположенных западнее обществ. В результате либерализм не встречает своих критиков «слева» уже сложившимся, более или менее идеологически оформившимся направлением, завоевавшим свое место в интеллектуальной жизни, а оказывается синхронным им в противостоянии консервативным идейным направлениям (и поскольку все они оказываются равно отстраненными от возможности практического воплощения, либерализм проигрывает в конкуренции радикальным направлениям, предлагая умеренную программу в ситуации, когда шансы на реализацию любой программы, предполагающей существенные перемены, имеются лишь при условии полного изменения текущей ситуации).

102

Имеется в виду монография Л. Я. Гинзбург «Творческий путь Лермонтова», вышедшая в Ленинграде в 1940 г.

103

Речь идет о монографии Л. Я. Гинзбург «“Былое и думы” Герцена» (Л.: ГИХЛ, 1957).

104

Статья «Эвфемизмы высокого», «о дружеском письме людей пушкинского круга», будет ею написана в 1986 г. (Гинзбург 2011а, 432–440).

105

Невозможно жить без защиты – и эту роль на себя в случае Гинзбург берет литература, возможность зафиксировать мысль, чувство в слове – и тем самым дистанцироваться от него, сделать мысль мыслимой. В разговоре с Гуковским она скажет:

«– Я не могу не писать, <…> когда я не пишу, я не думаю. <…> Если бы я попала на необитаемый остров, я, вероятно, стала бы писать на песке.

– Вы и так пишете на песке, – сказал Гриша» (Гинзбург 2011, 125–126, запись 1935 г.).

И в следующей непосредственно за этой записью проговаривается ключевое:

«– <…> Вы до странного без заслонов. Почему-то вы видите самые жестокие для вас вещи.

– Не потому, что я умнее. Должно быть, я вижу их потому, что могу о них написать и что тем самым они для меня не смертельны [выд. мной. – А. Т.]» (Гинзбург 2011, 126).

106

«Творчество, которое не живет нормальной социальной жизнью, – это самоутешение, и самое неутешительное. К тому же творчество не всем дано, а этика для немногих – противучеловечна. К тому же любовь и сострадание должны быть воспитуемы, культивируемы, идеологически оформлены; иначе они глохнут с поразительной быстротой и исчезают с ужасной бесследностью» (Гинзбург, 2011: 253).

107

Показательна работа Гинзбург над текстами, из которых вырастут «Записки блокадного человека»: если в первых записях иногда прорывается «я», то затем оно замещается «Оттером», чтобы в конечном варианте стать «Эном»: «Это человек суммарный и условный <…>, интеллигент в особых обстоятельствах» (Гинзбург, 2011b: 311).