Первый шаг

– Да не против Главного Хранителя! Если бы он был причиной всех бед, то ликвидировать его было бы несложно. Надо систему изменить, один человек ничего не может!

– Да не горячись ты, я пошутил. Слово нельзя сказать.

– Ну и шуточки у тебя, – набычился Ан.

– Ладно, забыли, – Сандра поднялась. – У меня голова кругом, нужно всё обдумать. Пошли спать, уже скоро три ночи.

– Пока. Спокойной ночи.

– Спокойной, хотя какая тут спокойная ночь, – Сандра ушла к себе.

Робин хлопнул Ана по плечу:

– У тебя завтра не простой день. Ты с утра к Лебединским?

– Да, пораньше пойду, а потом к тебе в лечебницу, навещу Линду. Если успеешь, поговори с ней, пожалуйста.

– Поговорю. Давай. Пока. Я рано уеду в больницу, увидимся там.

– Хорошо. До завтра.

Они разошлись по комнатам.

***

Пётр Степанович и Клавдия Егоровна Лебединские, как обычно в это раннее утреннее время, пили в столовой чай с первой выпечкой их комбината «Хлебный Дом». По заведённому Петром Степановичем тридцать лет назад правилу каждое утро ровно в половину седьмого посыльный приносил в их дом коробочку, доверху наполненную свежеиспечённой сдобой и хлебцами из партий, готовых к отгрузке по булочным элизия. А в семь часов всё семейство уже сидело за столом и пило чай. Пётр Семёнович признавал только чай, и притом исключительно травяной, всё остальное считал не достойным хлеба. Сам же глава семьи относился к установленному ритуалу трепетно, смакуя каждый кусочек ароматного хлеба и наслаждаясь запахами, распространявшимся по всему дому. Курьер в это время сидел на кухне, тоже пил чай и ждал, когда робот-помощник Арсений принесёт из столовой разрешение от Лебединского, что хлеб можно отгружать в булочные.

Сегодня они были вдвоём: Пётр Степанович и Клавдия Егоровна. Пётр Степанович сильно располнел и полысел, но характером не изменился. Всё также ценил больше всего на свете хлеб, своё дело и своё слово. Клавдия же Егоровна теперь казалась как будто ниже ростом, но всё такая же прямая и хлопотливая, бесконечно любящая свою семью. Годы похоже не пощадили её ещё больше, чем главу семейства. Она сильно постарела и очень похудела, и уже не напоминала бравого гусарского гренадёра, а скорее всклокоченного растерянного воробья, которого случайно окатили водой.

Пётр Степанович допил третью чашку чаю, и, откинувшись на спинку трансида, позвал Арсения.

– Что, Арсений, газеты доставили?

– Да, Пётр Степанович, доставили. Сейчас принесу.

Пётр Степанович не признавал новости, ни в каком виде, кроме как напечатанными в газете. Интернет, телевидение, радио, просто услышанное – всё он считал сплетнями и, хотя любил послушать, не верил им, но напечатанное слово, остро пахнувшее типографской краской, для него было объективной и непреложной истинной, и потому каждое утро он требовал себе свежих газет. Знакомые и компаньоны, зная такую его странность, за глаза посмеивались над ним, но не могли не признать, что только вот на таких чудаках ещё и держится почти умерший газетный бизнес элизия.

Арсений развернулся и, чуть поскрипывая на поворотах, резво вышел из комнаты.

– Отец, я с тобой поговорить хотела, – тихо сказала Клавдия Егоровна.

Пётр Степанович поморщился.

– Клавдия Егоровна, ты опять? Ну, сколько можно-то.

– Дочь же она нам, Пётр Степанович!

Мужчина раздражённо смахнул крошки со скатерти.

– И что?

– Как что? Ты вспомни, как мы ждали её рождения, как лелеяли. А теперь? Ты что, хочешь её смерти?

Пётр Степанович побагровев с трудом поднялся.

– Дура! Не сметь, так со мной разговаривать! Ты ничего не смыслишь, из ума уже выжила. Причём тут дочь или не дочь? Тут решается дело всей моей жизни, как ты не можешь понять своим умишком! Если Линда не выйдет замуж за Григория, то его семья прекратит продавать нам зерно. Из чего мы хлеб будем печь? У них же в руках весь зерновой рынок! Ты подумала своей тупой головой? Её глупый норов всё перечеркнул. И ради чего? Просто из-за прихоти! Ладно бы жених был кривой или инвалид, или древний старик, или стервец какой – так нет, хороший же парень. Какого ей рожна надо-то? – он стукнул кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули, – пусть вот посидит и подумает, как плевать на родного отца. Ничего с ней не случится. – Он пошёл к выходу, около двери остановился и обернулся к плачущей жене. – И не сметь больше заговаривать о ней! Пока не согласиться выйти замуж, она мне не дочь и знать её не хочу! И запрещаю тебе её навещать. Понятно? – он вышел, в сердцах хлопнув дверью.