Первый, случайный, единственный

– Мне мама всегда абрикосовую покупала, – сказал Георгий.

– Мама? – спросила мадам Бувье и произнесла еще что-то вопросительное, на что он ответил:

– Она умерла, – и быстро нашел это слово в разговорнике.

Элен взглянула на страницу, и лицо ее изменилось: в глазах появилось такое простое и искреннее сочувствие, в котором невозможно было заметить даже намека на дежурную любезность. И опять Георгию показалось, что это появилось в ее глазах раньше, чем она прочитала перевод его фразы. Она действительно понимала его не знанием и не логикой, а как-то иначе, и ему легко было с нею разговаривать.

На вид мадам Бувье было лет шестьдесят, и это был тот редкий случай, когда годы красят женщину, а не старят. Во всем ее облике чувствовалось спокойное достоинство, но при этом не чувствовалось ни капли дородной важности или холеного лоска. Она была высокая – Георгий сразу обратил на это внимание, потому что с высоты его роста все женщины казались или невысокими, или вовсе маленькими, – подвижная и какая-то сильная, но вместе с тем необыкновенно изящная.

Сила сказывалась в том, как стремительно она ходила, или держала ручку, или листала книжные страницы сухими гибкими пальцами, а изящество – в каждом повороте ее головы и даже в прическе, которая выглядела так, словно Элен сделала ее тщательно, но, сделав, сразу перестала обращать на свою прическу внимание, и волосы легли поэтому с элегантной небрежностью.

Она и одета была так, что сразу приходили на ум слова об элегантности и изяществе. У ворота ее мягкого светло-кофейного свитера был повязан крошечный шарфик каких-то необыкновенных, очень чистых пастельных тонов. И этот шарфик выглядел так же, как и прическа: как будто появился сам собою и как будто специально для мадам Бувье был предназначен.

Косметики на ее лице почти не было, но вот именно почти – на самом деле косметики было ровно столько, чтобы мадам Бувье не казалась ни тщательно накрашенной, ни по-старчески блеклой.

Но, конечно, Георгий не размышлял обо всем этом так долго и подробно. Он просто почувствовал изящную цельность облика этой женщины и подумал, что почему-то легко представить, как она управляется на своей ферме с быками, хотя прежде он никогда не предполагал, что женщина может заниматься чем-нибудь подобным.

Они выпили по рюмке кальвадоса и абрикосовой водки, закусили разноцветными яблоками, потом Элен еще немного поговорила с ним, быстро и точно указывая слова в разговорнике и еще точнее передавая их смысл голосом и взглядом. Она расспросила Георгия, не холодно ли в доме, не голоден ли он и понравился ли ему Камарг, и он ответил, что дом очень теплый, что про голод речи нет, а Камарг его ошеломил.

Элен улыбнулась и сказала, чтобы он без стеснения обращался к ним, если в том будет необходимость, а завтра они с мужем будут рады видеть его у себя к обеду.

Потом она встала, поблагодарила его за что-то – он, конечно, и без перевода понял «мерси», но за что, все-таки не понял, – позвала сеттера и, еще раз улыбнувшись на прощанье своей чудесной улыбкой, ушла.

Георгий посидел у камина, пока не догорели дрова – подбрасывать их он не стал, потому что в доме и в самом деле было тепло, – выпил еще рюмку абрикосовой водки, заткнул бутылку пробкой… Странное, необъяснимое чувство вызвала у него Элен! Он прислушивался к себе, пытаясь правильно это чувство назвать, и оно постепенно уточнялось, высветлялось в нем, приобретая внятные черты.

В Элен было то же, что он сразу, как в человеке, почувствовал в Камарге и чего никогда не связывал с западной, заграничной жизнью, какой он ее себе представлял: естественное, глубокое доверие к тем простым движениям, которыми живет человеческая душа – своя ли, чужая ли…

Впрочем, подумать об этом подробнее Георгий не успел, потому что ему дико захотелось есть. Ему вообще хотелось здесь есть так, словно он не ел досыта никогда в жизни, и он покривил душой, уверив мадам Бувье в том, что не голоден. Он вот именно был голоден каждую минуту и ел как не в себя.

Продуктов, оставленных Вадимом, должно было бы хватить по меньшей мере на неделю даже человеку с хорошим аппетитом, а у Георгия после возвращения из Чечни аппетит пропал ведь совершенно. Но уже через три дня он с удивлением обнаружил, что холодильник пуст, а его снедает просто-таки волчий голод.

Накануне вечером он даже забросил в заводь сачок и в полминуты поймал огромного карпа. Он в первый же день обнаружил, что в воде полно рыбы, но не знал, можно ли ее ловить. А потом все же решил поймать, потому что при взгляде на карпов, неподвижно стоящих в воде прямо рядом с террасой, у него аж челюсти сводило.

«Хорошо хоть, ночью его прямо и сварил, – подумал Георгий. – Красивая была бы картинка: тут Элен пришла, а я карпа жру!»

Он вполне мог предположить, что рыбу рядом с домом разводят здесь просто для красоты, а ловят в каких-нибудь специально отведенных местах, и он выглядел бы в глазах Элен так же, как выглядит в Москве бомж, ловящий на ужин уток на Патриарших прудах.