Первый, случайный, единственный

Конечно, он хотел позвонить Полине. Он все время звонил ей – из Сан-Жиля, из Арля, даже от Элен, – но трубку никто не брал, и сердце у него вздрагивало от нехороших предчувствий. Он только на время разговора с Вадимом забыл об этом, да и то – не забыл, а словно придержал в себе мысли о том, что с нею могло что-то случиться. Хотя ведь не должно было с ней ничего случиться – дома, среди любящих ее людей…

Теперь, под утро, к телефону тоже никто не подходил. И уже невозможно было думать, что Полина просто задержалась где-нибудь в галерее или в мастерской у подружки. И что его это не касается, Георгий тоже думать не мог.

– Уедешь, Дюк? – спросил вернувшийся в комнату Вадим, мельком глянув на него.

– Да, – кивнул Георгий. – Вы извините, но что-то… Сердце не на месте, – словно оправдываясь, сказал он. – Мне здесь было очень хорошо. Я даже вам не могу объяснить, как мне здесь было…

– Ты приезжай сюда, – попросил Вадим. – Виза у тебя многократная, приезжай, а? Я-то ведь не смогу уже в этот дом ездить, а продавать его… тоже не смогу. И в Москве не шарахайся ты от меня, обойдись без подростковой щепетильности. Будто не понимаешь… – Глаза у него снова стали Сашины. – Из Марселя утром есть рейс, я тебя отвезу, – закончил он обычным своим голосом.

Глава 4

Тревога, охватившая Георгия еще в Камарге, в Москве не прошла, а только усилилась, – когда он вошел в квартиру и понял, что Полины здесь нет. Он сразу это понял, как только открыл дверь. И капустные цветы, увядшие в синей вазе, как будто вслух ему это подтвердили.

Он узнал у консьержки, в какой квартире живут Гриневы, и долго звонил в их дверь, но никого не было и там. И окна вечером не светились – он специально ходил смотреть.

«Может, она на этюды уехала? – думал он, лежа ночью без сна и прикуривая одну сигарету от другой. – Да вряд ли, какие зимой этюды… Или с родителями куда-нибудь?»

Он измучился за эту ночь больше, чем за все бессонные ночи, которые провел на этой кровати – когда не чувствовал своего тела или чувствовал в нем только тупую боль.

Теперь он, наоборот, чувствовал всего себя так остро, так резко, что не мог ни лежать, ни сидеть и то и дело вставал, мерил шагами комнату. Вернее, на себя-то ему было наплевать, но вот Полинино отсутствие не давало ему покоя, мучило до стона.

И он вспоминал ее, всю вспоминал – как она лежала рядом с ним, уткнувшись макушкой ему под руку, а он не мог даже пошевелиться, и ему было стыдно, что он лежит рядом с нею как бревно, хотя все должно быть совсем иначе, и все было бы иначе, если бы не дурацкое онемение вперемежку с болью, которой было тогда охвачено все его тело…

Он и в Камарге вспоминал ее все время, но там – все-таки не так мучительно, потому что там он чувствовал ее как-то… впереди и с собой. А здесь ее просто не было, и он растерялся.

Там он пил с Элен абрикосовую водку – и вспоминал, как встречал с Полиной Новый год и пил такую же абрикосовку. Он только в Камарге и вспомнил это по-настоящему, потому что в ту московскую ночь был совсем неживой – не человек, а какой-то сплошной мрак.

И когда однажды, вернувшись из Авиньона, долго искал ключи, забыв, что оставил их в щели под ставнями, то сразу вспомнил, как Полина стояла посреди комнаты – взъерошенная, волосы как золотая елочная канитель, – сжимала кулак и сердито просила: «Черт-черт, поиграй и отдай!» – а ключи все не находились… И это тоже всплыло в памяти только в Камарге, как светлое пятно из мрака той новогодней ночи.

Все это можно было вспоминать бесконечно, но тревога не давала Георгию полностью отдаться воспоминаниям. Надо было понять, куда Полина пропала, а для этого надо было сосредоточиться.

«Она говорила, сестра у нее в больнице! – вдруг вспомнил он. – Ну точно, у Покровских Ворот где-то, на Маросейке!»

Простая логика подсказывала, что если женщину положили в больницу, потому что она вскоре должна родить, то вряд ли эта женщина ни с того ни с сего куда-нибудь уедет.

Эта мысль пришла Георгию в голову на рассвете – все-таки правда, что утро вечера мудренее, даже после бессонной ночи! – и он еле дождался восьми часов, предполагая, что примерно в такое время начинаются в больницах какие-нибудь часы для посещения или что-то вроде этого.

Правда, он не знал адреса больницы и не знал даже фамилию Полининой сестры, но это, конечно, не могло его остановить. Вряд ли на Маросейке окажется несколько таких больниц, а фамилия… Георгий вспомнил, как Полина рассказывала, что ее сестру называют в школе Капитанской Дочкой, и догадался, что фамилию та, значит, в замужестве не поменяла. Да и имя у нее было редкое.

В общем, все это были не те обстоятельства, которые могли бы его остановить или хотя бы задержать. Да и никаких теперь не было обстоятельств, которые его остановили бы.

Только стоя в очереди к окошку регистратуры – Ева Гринева была, конечно, на всю больницу одна, – Георгий сообразил, что к ней могут ведь и не пустить совершенно постороннего человека. Да и пускают ли вообще посетителей в такие больницы, это же что-то вроде роддома?