Первый снег

На кладбище шел дождь со снегом, и, устав и основательно вымокнув, учитель удостоверился, что бригада могильщиков на советь сделали свою работу и закрепили ограду, залив по углам конструкции бетон, подписал им наряд и с чувством исполненного долга повернул в сторону конторы. Издали он заметил фигуру человека, метнувшуюся к выходу, и на миг ему показалось в этой фигуре что-то очень знакомым и, передав наряд-заказы в бухгалтерию, он вышел снова во двор и направился в мастерскую к Муртузу. Тот как всегда сидел и пил чай, но в этот раз без сахара и конфет и, судя по цвету, он, морщась, маленькими глотками пил крепчайший черный чай. Увидев учителя, он привстал, поздоровался приветливо и широким жестом пригласил к столу.

– Чай будешь? – спросил Муртуз.

– Да, конечно буду, наливайте. Без сахара?

– Да, без сахара. – Муртуз усмехнулся и налил из заварочного чайника ему чаю и со смехом рассказал, как утром к нему в мастерскую зашли сварщики и, попробовав чай, которым он их угостил, развели его кипятком, заявив, что это гудрон, а не чай, и что нормальные люди такое не пьют.

– А я вот, – продолжал он, – теперь начал понимать вкус чая. Что ты там говорил есть в крепком чае? Все время вылетает из головы…

– Антиоксиданты.

– А для бодрости?

– Кофеин.

– Вот, вот, – обрадовался Муртуз, – никак не запомню это анти… тьфу ты. Как, еще раз?

– Антиоксиданты.

– Зима в этом году не холодная, – продолжил он, – наверное, как и в том году неделю будет снег, остальное время – дожди. Ты как думаешь?

– Не знаю. Мне все равно, какая погода. Главное, чтобы ты был готов к ее капризам.

– Скажи, а ты всегда был такой?

– Какой?

– Ну родился одноглазым, как и я?

– Нет. Глаз мне выбили.

– Как это выбили, кто?

– Не все равно? Плохой человек, он умер.

– А я вот родился одноглазым. Второй был, говорят, но он недоразвитый оказался, и мне его удалили. Так что, сколько себя помню, я был одноглазый и носил кличку циклоп с детского сада и до сих пор, – рассмеялся Муртуз. Ты ведь знаешь отношение к таким как я или ты. Как это слово, помнишь?

– Ущербный?

– Да. Ущербный, сколько себя помню, столько оно меня и преследует. Меня ведь и женили на такой же ущербной, – с горечью сказал Муртуз. – Жена, правда, умерла три года назад, бедняжка. У нее был горб небольшой, и у нее не было шансов выйти за кого-то, кроме меня.

– А дети? – спросил учитель.

– Дети есть, двое ребят, внуки давно взрослые. Младший живет со мной. А старший нет. Он всегда стеснялся меня, а еще больше стеснялся свою мать. Наверно, из-за насмешек в школе дети ведь очень жестокие иногда и не думают о боли, которую причиняют другим. Я не ходил даже на собрания в его классе по итогам года и четвертей, ходил мой сосед, у которого два глаза. В школе и думали так, что это его отец, – усмехнулся опять Муртуз. – Тогда мне было неприятно и больно, наверное, но теперь с высоты прожитых лет мне все равно, я простил его, но все равно люблю меньше, чем младшего. Младший у меня – камень. Никогда виду не показал. А когда моя старушка однажды попросила повести ее цирк, который приехал в город, она никогда не видела тигров, и младший повел ее. Старший бы никогда не осмелился – сгорел бы со стыда. А вот теперь у меня с младшим начинаются проблемы.

– А что с ним? – удивился учитель, – ты ведь так хвалил его.

– Не в нем, а в его жене. Считает, что я занимаю лишнюю площадь, не пускает ко мне в комнату внуков, хотя деньги мои она у сына забирает до копейки.

– Ну а что, – сказал ему в ответ учитель, – ты ведь сам выбрал такую жизнь и сам, всегда, в любое время можешь изменить ее.

– А как я могу изменить ее? – спросил Муртуз.

– Понимаешь, – ответил учитель, – ведь нас никогда не спрашивают, хотим ли мы родиться на этот свет или не хотим. Если тебе повезло родиться богатым и здоровым, ты так и летишь, с рождения получив пинок в виде условностей и традиций, и так к своему концу, не успевая ни над чем задуматься. А если родился больным, хромым или еще с каким изъяном, то тоже летишь так же, только пинок побольнее и условности пожестче. Вот ты. Если бы тебе перед рождением сказали, что будешь одноглазым и женишься на горбатой не любимой женщине, а потом дети твои будут тебя ненавидеть, и ты за свою жизнь не увидишь ничего, кроме телевизора и этой мастерской, ты подписал бы контракт на жизнь?

Муртуз призадумался и ответил: