Первый толчок

Вода в роднике иссякла лишь через неделю: видно, много ее накопилось в горе. Сначала она текла струйкой, затем — каплями, и, наконец, камни, по которым скатывалась она, стали белыми и шершавыми, будто их поверхности никогда не касалась влага.

А спустя три дня после этого в районной газете появилась заметка, рассказывающая о том, как сложили школьники в Гарагоюнлу великолепный родник, продолжая и укрепляя благородные традиции, издавна существовавшие в народе. А кончалась заметка так: «В Гарагоюнлу новый родник зовут родником Алыша Бабаева!»

Смеялось все село. Не смеялись лишь трое: Алыщ, Осман и Солтан.

Больше всех парнишку донимал весельчак Наби: завидев его, спешил навстречу, а если ехал, то останавливал машину, просил неизменно родниковой водички, говорил, что умирает от жажды, протягивал к Алышу умоляюще руки… Алыш, сжав кулаки, уходил, а шофер вслед стыдил его за то, что он плохо продолжает благородные традиции… Словом, разыгрывал целый спектакль.

Осман переживал за сына и ругал себя как только мог: ведь именно он, старый осел, потихоньку написал и послал заметку в газету. Думал доставить сыну радость, а принес одни неприятности. Несколько раз Осман ругался с Наби, требовал оставить сына в покое и, кажется, добился своего: теперь весельчак Наби потешался над Алышем только в том случае, когда начинали другие и просто трудно было удержаться, чтобы не посмеяться вместе с ними

Осман, как мог, успокаивал Алыша.

— Скучно людям, вот они и забавляются. Ты смейся с ними вместе, — скорей перестанут.

— Что же здесь смешного? — с горечью говорил Алыш.

— Э, мальчик мой, хорошо, когда люди смеются. Плохо, когда плачут!

Уговоры не действовали на мальчишку. Он стал замкнутым, молчаливым, в школу шел уже без прежней охоты, а вернувшись, старался не выходить из дома. Осман извелся, глядя на него, и мечтал о том дне, когда из больницы выпишется, наконец, Сенем. Может быть, она найдет способ успокоить сына.

Как–то поздним вечером Осман услышал, как стонет Алыш во сне, вскрикивает, произносит бессвязные слова. Осман подошел, осторожно поправил сползшее одеяло, поудобнее уложил на постель откинутую руку сына. Сердце его разрывалось от любви и жалости. Он, кажется, все готов был сделать сейчас, чтобы облегчить страдания мальчугана. Но что? От насмешки нет защиты.

Осман вскочил. Есть! Есть защита. Пусть течет вода! Еще неизвестно, кто над кем будет смеяться…

Через несколько минут он вышел из дома с ломиком в руках и, крадучись, стал подниматься на пригорок. Ночь выдалась темная, безлунная. Осман, боясь оступиться, чуть ли не ощупью пробирался к тому месту, где, по его представлениям, должна была находиться колонка. Нашел он ее, наткнувшись и больно ударившись коленом. Но это не остановило Османа. Сдержав стон, он принялся обшаривать гладкий, нахолодавший металл, стараясь определить, куда бы просунуть ломик. Наконец нашел подходящее отверстие, нажал на ручку и одновременно на ломик. Что–то глухо треснуло, вода рванулась из трубы потоком.

И в ту же секунду Осман почувствовал, как его крепко схватили за ту руку, в которой он держал ломик. Осман рванулся — бесполезно!

— Ах, гад! — услышал он хриплый знакомый голос. — Значит, это ты все время ломаешь…

— Поверь, в первый раз, — забормотал Осман, покрывшись холодным потом. — Жизнью клянусь, сыном клянусь… Алыш страдает, дразнят его. Вот хотел, чтобы в роднике текла вода. Как прежде.

Вряд ли Солтан слышал, что бормотал совершенно растерявшийся и перепуганный Осман. Все его существо ликовало, он словно бы забыл про то умиротворенное настроение, которое владело им в последнее время. Снова жажда мести наполнила его без остатка.

— Эй, люди! — гаркнул он так, что эхом откликнулись горы. — Касум! Гасан! Идите сюда!

Осман стоял, как парализованный, шепча:

— Стыд! Какой стыд…

Он даже не пытался вырваться, да, пожалуй, это и не удалось бы ему: Солтан был намного сильнее. Только когда в окнах вспыхнул свет, Осман предпринял слабую попытку освободить руку.

— Не–ет! — торжествующе прорычал Солтан. — Не выйдет. Слаб здоровьем, счетовод проклятый!

— Послушай, — сказал, тоскующе Осман. — Мы же в детстве друзьями были.

— Вспомнил! — захохотал Солтан.

— Я поправлю колонку, клянусь! Завтра же вызову мастера.

— Конечно, поправишь! — ликовал Солтан. — Только сначала судить тебя будем.

— Отпусти, не позорь.„

Хлопнула дверь в доме Касума. И тогда Осман прошептал, сдерживая рыданья:

— Прошу тебя… Ради Сенем. Она этого не переживет._

Он сразу почувствовал, как дрогнула рука Сол–тана и ослабла железная его хватка. Словно тот только и ждал этих слов, зная, как трудно, как унизительно будет произнести их Осману.

От сильного толчка Осман едва не упал и пустился по дороге с горы. Сзади послышались голоса:

— Ты что, Солтан?

— Какой–то подлец снова колонку искалечил, — ответил Солтан. — Схватил было его, да вырвался…

— Вода–то опять как хлещет!

— Кому это надо, а?

— Совсем совесть потеряли, хулиганы!