Первый ученик

— Еще бы, — сказал Минаев. — Подбежал ко мне какой-то тип в пиджачке. Рожа пьяная. Так сивухой от него и прет. Схватил за рукав и орет: «А ну иди, иди к директору, он тебе покажет, как в такие дела путаться». Орет, слюни у него изо рта текут. Зло меня взяло. Я как развернусь, да как ударю его по лицу, а он, мерзавец, еще крепче в рукав вцепился. Я и так, я и этак, не вырвусь, да и только. Наконец, улучил удобный момент, дернул руку, а рукав — ррр и пошел по шву. Спасибо кто-то подоспел на помощь, а то я либо совсем без рукава остался бы, либо этот тип действительно приволок бы меня к Аполлону Августовичу.

— Либо, — сказал Лебедев, — сделали бы из тебя котлету. Этим пьяным черносотенцам попадись только в руки… Ну, пошли. Кому куда? Я — направо.

И, распрощавшись, они разошлись в разные стороны.

***

Когда Медведев явился домой, мать спросила:

— Почему поздно так из гимназии?

— Нас водили всех на прогулку…

— А где фуражка?

— Я наклонился над рекой…

— Неправда! — оборвала мать. — По глазам вижу, что неправда. Покажи глаза.

— Вот еще, — отвернулся тот. — Говорю — значит, правда.

— Покажи глаза, — повторила мать. — Так, так, — покачала она головой, — нечего сказать, хороший мальчик. Так где же ты был?

Не умея выпутаться, Медведев ответил:

— Дрался.

— С кем же ты дрался?

— С войсками.

— Что?

— С конницей.

— Боже, — сказала мать, — ты совсем дурак. Был маленький — я тебя в угол ставила, а теперь что я буду делать с тобой? Что?

— По-моему, ничего, — спокойно ответил Медведев.

— Из дому выгоню! В пастухи отдам! — не унималась мать. — Ты меня еще долго изводить будешь?

— Если бы ты читала Гюго, так ты бы…

— И Гюго отберу, и все книги в печке сожгу.

Медведев надулся и сел за стол.

— Ешь хорошенько! — уже не помня себя, кричала мать, ставя перед ним супник. — Боже мой, ну почему ты не маленький? Я бы снова тебя отлупила зонтиком.

И, окончательно разволновавшись, она заплакала и ушла из комнаты.

Медведев оглянулся, вздохнул и потянулся за ложкой…

***

События разворачивались быстро.

В тот же вечер в мужской и женской гимназиях состоялись заседания педагогических советов.

В мужской гимназии решили: «Лебедева Петра, ученика восьмого класса, за безобразное поведение, за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках к выпускным экзаменам не допускать. Остальным сделать строжайшее внушение и предупредить в последний раз».

В женской постановили: «Ученицу восьмого класса Анну Шурупову за безобразное поведение, за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках к выпускным экзаменам не допускать. Остальным сделать строгое внушение и предупредить, что если они…»

Остальное все понятно.

ТЯЖЁЛАЯ ВЕСТЬ

В аптеку вошел Лебедев. Самоха увидел его и… покраснел. Ему вдруг стало стыдно, что он уже не гимназист, а какой-то аптекарский мальчик, ступкомойщик, как прозвал он себя.

— Здравствуйте, — не совсем дружелюбно ответил он на поклон Лебедеву и пошел было за перегородку, но тот остановил его и сказал:

— Будьте добры… На десять копеек мятных капель…

Самохину еще не разрешалось заниматься отпуском лекарств, но, боясь окончательно уронить себя в глазах Лебедева, он решил нарушить это запрещение и направился к дальнему шкафу, где стояли пузырьки с мятными каплями.

Лебедев пошел вслед за ним и, улучив удобную минуту, шепнул:

— Тсс… Самохин…

Тот оглянулся, спросил удивленно:

— Что?

— Выйди к воротам, есть важное дело, — шепотом сказал Лебедев и, чтобы отвлечь подозрение появившегося в дверях Карла Францевича, закончил нарочито громко:

— Да-да, на десять копеек мятных капель и зубного порошка коробочку.

— Может быть, пасты? — подошел и любезно спросил Карл Францевич. — Есть прекрасная паста. Она, знаете ли, так приятно освежает рот. Разрешите предложить? А ты чего здесь? — вдруг грубо сказал он Самохину и кивком головы указал ему на перегородку, за которой скрывалась неприглядная ступкомойка.

Самоха вновь покраснел и, отвернувшись от Лебедева, быстро ушел из аптеки.

В ступкомойке он сел на табурет и задумался. После того как Карл Францевич так презрительно подчеркнул его роль в аптеке, ему уже совсем не хотелось показываться на глаза Лебедеву. С другой стороны, мучило любопытство: зачем так таинственно вызывают его к воротам? Что случилось?

— Пойду все-таки, узнаю, — решил он и, стараясь не стучать дверью, осторожно улизнул во двор.

Не прошло и двух минут, как к нему подошел Лебедев.

— Слушай, Самохин, — сказал он, — в гимназии ты всегда был хорошим товарищем. Выполни, пожалуйста, одно поручение. Вот записка. Ее надо передать Токареву.

— Мухомору? — удивился Самоха.

— Да. Я знаю, что вы друзья. Сделаешь это для…

— Для кого?

— Ну… — засмеялся Лебедев. — Для… Для общего дела. Понимаешь? Понимаешь, о каком общем деле я говорю?

Самоха подумал…

— Понимаю, — сказал он. — А ответ?

— Если будет нужен ответ, я приду за ним сам. И ты вообще помни: если зайду в аптеку, значит, потом обязательно выходи сюда, к воротам. Так… Ну, как тебе служится? Хорошо?

Самоха махнул рукой.

— Плюну я, должно, на эту аптеку, — сказал он. — Тут еще служит один фармацевт лопоухий, так он хуже…