Первый ученик (СИ)

— Спасли. Они принесли его назад. И камень тоже. Но лишь спустя время все узнали, что Керифонт сделал для них, и что сделал камень для гор. Каждый, кто коснулся прозрачных граней стал псионником. Все войны сменявшие друг друга у носилок Керифонта, по очереди несли кристалл, и он наделял их силой. Он впитал силу одного, умножил ее и разделил между людьми и камнями. Целый отряд стал пси, а все камни найденные в горах стали отражением, первого кристалла. Они тоже стали защитниками, кад-артами, и выбирали себе людей, которых могли оградить от вернувшихся, — женщина вздохнула, — У тех воинов родились дети, внуки. Дар стал пробуждаться в потомках, из века в век их становилось все больше.

— А Керифонт? — грустно спросил мальчик.

— Они лишился силы навсегда, — ответила мать, — Но люди в благодарность за жертву избрали его императором.

Ну, предположим не императором, а князем, - мысленно возразил Макс, — Императором стал его праправнук, огнем и мечом присоединивший к землям отцов Ладию, Перискор, Винию, Бронер[13]. Да и с избранием все не так просто, ведь откуда-то Керифонт взял своих воинов.

— С тех пор в роду императоров рождались только люди.

— А камень? — юный псионник приподнял голову, — Куда делся камень?

— Говорят он храниться в императорской сокровищнице.

— Он по-прежнему волшебный?

— Думаю, да, — мать взлохматила каштановые волосы.

Хороший камушек. Заверните два. Грош побарабанил пальцами по подлокотнику.

Автобус фыркнул и заурчал двигателем. Пассажиры радостно загомонили, мальчишка подскочил на месте и завертел головой, женщина улыбнулась.

До Троворота оставалось еще полтора часа.

Мать была бледна, но относительно цела и слава императору не собиралась умирать, пусть конструкция вокруг ее колена и выглядела устрашающе.

— Максим, — она протянула руки, и он присев рядом, положил на них голову, совсем как тот мальчишка из автобуса. В основном потому, что не хотел видеть, как она постарела за прошедший год, как новые морщины расчертили лицо, как резко обозначились скулы, набрякли веки, посветлели некогда такие же темные, как у него глаза. Пока он был рядом, изменения казались незаметными, нарастая слой за слоем, словно годовые кольца у деревьев, но стоило ему уехать, и все изменилось. Они изменились — она, он, отец. И он не хотел, что бы она увидела отражение этих перемен в его глазах.

Она не имела права стареть. Мысль достойная шестилетнего мальчугана, а не лба под метр восемьдесят ростом.

— Как ты? — глухо спросил он

— Ничего, Макс, уже ничего.

— Как это случилось? — прозвучавшая помимо воли резкость в его голосе, заставила женщину на соседней койке вздрогнуть.

— Да, глупость полная. Несла пакеты с продуктами, устала, в голове лишь одна мысль, что сериал вот-вот начнется, ну, и поставила ногу мимо ступеньки. Сама виновата.

Грош поднялся и посмотрел матери в лицо. Она отвернулась.

— Тебя надолго отпустили? — быстрый вопрос, словно мать опасалась, что он начнет задавать свои.

Раньше она не спрашивала, она просто радовалась, что он рядом. Вероятно, детство кончилось, и не тогда, когда офицеры забрали его из дома, оно кончилось сейчас, от этого неловкого, неуместного вопроса.

— У меня есть время проследить, что бы это не повторилось, — он встал, посмотрел на съежившуюся на сером казенном белье женщину, и почувствовал себя взрослым, почувствовал великаном из сказки. Когда все успело так измениться?

— Ты ведь не уйдешь сейчас? — испуганно спросила мать, и он услышал за ее ловами много такого, чего бы не хотел, — Скоро придет врач, опять будет говорить о операции, терапии. Максим, — голос сорвался и она приложила руку к груди, пальцы с короткими обломанными ногтями чуть дрожали.

Он знал, о чем она его просит, видел, чего на самом деле она боится. Всегда боялась, и тем не мене не мог отказать. Не мог уйти.

Грош опустился обратно на кровать, воздух в палате, показался ему спертым, а взгляды, бросаемые соседкой, навязчивыми и слишком жалостливыми, тогда, как он в жалости не нуждался. Ни в чьей.

— Я поговорю с врачом, — пообещал он, сжав ее руку.

И выполнил обещание. Он поговорил со всеми от лечащего врача до заведующего отделением. Итоги были неутешительны. Нужна операция, в противном случае, кость могла срастись неправильно, плюс атрофия нервных окончаний и в лучшем случае мать будет ковылять с палочкой, в худшем – ездить на инвалидной коляске. Угрозы жизни не было, операция не покрывалась из имперской социальной страховки, а шла сверх нее. Тысяч на сорок сверх.

Он воспользовался телефоном матери, который до сих пор выглядел так, словно его вчера купили, он купил, а она им почти не пользовалась.

Трубку взяли после третьего гудка.

— Привет, — проговорил Грош, и представился, — Это Малой.

— Тебя уже выпустили из психушки? — голос хрипло рассмеялся.

— Нет. Нужно поговорить.

— Приезжай, — милостиво разрешили ему, и повесили в трубку.