Первый ученик

Уж кто-кто, а Лобанов, разумеется, знал. Только вопрос Швабры его удивил несказанно. Как же можно не знать того, что является секретом в классе? А если Швабра не знает, то это даже странно. Всегда и все можно узнать. Но Лобанов не из тех, кто делится своими мыслями, чувствами, наблюдениями. Поэтому он и Швабре ничего не ответил, только чуть приподнял верхнюю губу и показал белый зуб.

Швабра ждал. Видя, что Лобанов не расположен к откровенностям, попробовал подойти к нему иначе.

— Вы, — сказал он, — пример хорошего поведения, но учитесь, должен признаться, неважно. Хотя у вас по моим предметам четверки, но это еще не значит, что вы на четверку знаете. Правильно?

Лобанов молчал.

Швабра встал и сказал решительней:

— Вам по-настоящему следует ставить двойку, а если я вам ставил четыре, так я полагал, что вы это сумеете заслужить полной своей откровенностью. Я вас спрашиваю, а вы молчите, как эта дверь, как этот стул, и вообще как истукан.

Лобанов струсил. Понял: Швабра гневается. Шутки плохи. Однако все же молчал.

— Так вы не желаете ничего говорить о том, что у вас делается в классе? — поставил Швабра вопрос в упор. — Подумайте…

Лобанов показал второй зуб и забегал глазками по учительской. С любопытством рассмотрел все, запомнил, где что стоит, но только так, для себя, а не то чтобы для какой-нибудь цели…

Не дождавшись ответа, Швабра сказал ему грубо:

— Идите. Вы мне не нужны.

И с досадою пожал плечами.

Лобанов поспешно вышел.

И с того дня четверки по-гречески кончились. Но Лобанов все-таки не сказал никому ни слова о своем разговоре со Шваброй.

Но иногда Лобанова неожиданно обуревала жажда хоть чуточку разгрузиться от накопившихся секретов. Тогда он прибегал к любимому способу — писал тайные записочки. Так недавно он послал три записки — Амосову, Самохе и Швабре.

Амосову он написал:

«Эй, ты, сообщаю — против тебя заговор. Знаю наверняка. Медведь, Коряга, Мухомор и Самоха хотят тебя спихнуть с места первого ученика. Ха-ха! Как ты себя чувствуешь, зубрилка?

Твой таинственный друг

Серая маска»

Самохе он подкинул такую записочку:

«Амоська знает ваш секрет. Эх, вы, остолопы!

Ночной глаз».

А Швабре написал следующее:

«Афиногеша! Твоему Амоське хотят подставить ножку. А знаешь, кто? Мухоморчик. Смотри в оба до самого гроба. Ку-ку!

Кусачая муха».

Результаты лобановских записочек сказались быстро.

Амосов показал записку отцу. Тот поморщился и спрятал ее в жилетный карман. Когда пришел в гости Швабра, ему сейчас же показали записочку.

Швабра вспомнил и ту, что получил сам. Сказал Амосову:

— Не обращай, Коля, внимания. На завтра повтори двадцать второй параграф. Я спрошу тебя. А Токарева, или, как он там у вас называется, Мухомора, не бойся. Я ему тоже задам вопросики…

Вдруг Швабра повеселел.

— Такие, — сказал он, — задам вопросики, что дыбом встанут его волосики. Хе-хе!..

И довольный своей остротой, он потер руки и, обратясь к Колиной маме, сказал:

— Быть учителем, да еще и наставником… Что за комиссия, создатель, быть, вот, как я, преподаватель! Хе-хе!..

Швабра давно был влюблен в свои способности говорить рифмами. Сказал:

Ах ты Коля, Коля-свет,
Урок выучил иль нет?

И, щелкнув пальцами, он крикнул:

А теперь долой делишки,
Сядем мирно за картишки.

Колины папа и мама расхохотались. Мама сказала льстиво:

— Афиноген Егорович, вы замечательно способный человек. Вы прямо неподражаемы. Почему вы не пишете? На вашем месте я написала бы целую книгу.

Швабра ответил скромно:

— Как знать. Может быть, и пишу. Некогда. Обуреваем, но некогда.

— Ну вот, видите, — всплеснула руками Колина мама. — Прочитайте, пожалуйста, хоть что-нибудь из ваших произведений.

— Что вы, что вы! Избавьте, помилуйте, — кокетливо сказал Швабра. — Какой я поэт!

Однако он скоро уступил настойчивым просьбам и, став в позу, продекламировал:

Белеет парус на просторе
В прозрачной дымке голубой.
Сверкает жемчугами море,
Волна…

— А я знаю, — перебил Коля. — Это похоже на «Белеет парус одинокий…»

— Николай! — одернул его отец. — Тебя не спрашивают…

А когда Швабра закончил чтение своего стихотворения, мама сказала:

— Очень, очень хорошо, Афиноген Егорович, да вы прямо Лермонтов.

— Ну-ну, оставьте, — гордо улыбнулся Швабра. — До Лермонтова мне далеко. Одно только могу сказать: не вольнодумец я. У Лермонтова говорится: «А он, мятежный, ищет бури…» «Мятежный…» Звучит это, конечно, красиво, но…

Швабра задумался, прошелся по мягкому ковру, остановился и сказал решительно:

— Да… В молодости и я многого не понимал, увлекался…

— А теперь? — осторожно спросила Колина мама.