Первый ученик

— Не ходил — догоняй. Сиди и учи. Как это по латыни «учи»? Доце? Вот-вот. Доце, Ванька.

— Я и учу, да только не понимаю…

— Не понимаешь — спроси кого-нибудь.

— Но ведь ты же учил греческий.

— Мало ли что! При царе Горохе учил. Знаешь царя Гороха?

Жил-был царь Горох,
Но конец его был плох:
Он войной пошел на блох
И на поле битвы сдох…

Самохин заметил, что от отца опять пахнет водкой. Нахмурился, сказал сердито:

— А по геометрии?

— Что — по геометрии?

— По геометрии, спрашиваю, тоже не помните?

Отцу стыдно признаться, что и по геометрии он уже ничего не помнит.

— Некогда мне, — заворчал он. — Видишь — занят. Сам учи…

— Да, вам хорошо говорить «сам учи». Водки напьетесь, а потом ничего показать не можете…

— Балбес! — вспылил отец. — Когда я учился, мне никто не показывал. А если ты еще раз дерзость скажешь — я тебе уши оборву, свинья!

Надувшись, отец пошел в столовую. Там сердито сказал жене:

— Ванька-то наш отстал, а теперь бьется, как рыба об лед. По-гречески — ни в зуб.

— А ты бы поменьше пил, — тихо и осторожно сказала жена. — Лучше бы за эти деньги репетитора взял.

— «Репетитора»! — передразнил отец. — А два месяца за квартиру не плачено — это как? Ничего? А Верка без ботинок, а Ольга без чулок — это тоже тебе ничего? Эх, вы!

Он походил еще по комнате, потом исчез в прихожей и оттуда крикнул:

— К ужину меня не ждите. Я пошел…

— Опять в клуб?

— Какой там клуб. На службу. На вечерние занятия… Разве на одно жалованье проживешь?

Надел порыжевшее пальто, сбитые калоши и ушел.

А Самоха все еще сидел над книгой.

— Нет, — печально вздохнул он, — придется завтра содрать у кого-нибудь и задачу, и перевод…

На другой день Афиноген Егорович снова вызвал его и сказал сухо:

— Читайте-с и переводите-с.

Самохин стал отвечать урок, но сейчас же запутался, остановился.

— Что же это вы, сударь мой, государь мой милостивый, ничего не знаете? Нехорошо-с. Стыдно-с. С-садитесь.

— Да я болел ведь, — снова с досадой напомнил Самохин, — ну и пропустил много.

— Болел? Это мне хорошо известно. Но что поделаешь? Конечно, не знать по причине болезни весьма и весьма уважительно, но не менее уважительно и по достоинству оценить ваши знания. Сожалею, но принужден поставить вам неудовлетворительную отметку. Двоечку-с. Второй год сидите. Никаких болезней не признаю-с.

Самохин с обидой посмотрел на Афиногена Егоровича. Захотелось ему сказать что-нибудь злое, грубое. Однако сдержался. Пошел и сел на место и сунул с досадой учебник в парту. Сломал пополам переплет. Но и это не облегчило. Обида росла. Надо было сделать еще что-то такое, отчего непременно стало бы легче.

Сложил губы трубочкой, чуть дунул и…

Все ученики и Афиноген Егорович остолбенели. Остолбенел и Самохин. Он испуганно зажал рот рукой и вытаращил глаза.

— Пре-лестно… — развел руками Афиноген Егорович. — Бес-подобно… И после этого вы, Самохин, будете утверждать…

Афиноген Егорович, запнулся, покраснел и вдруг взвизгнул:

— Марш из класса! Под часы! Без обеда!

Самохин поднялся, прикусил губу и стоял, готовый заплакать.

— Что же вы ждете? Хотите, чтобы вас под руки вывели? — не унимался Швабра.

Самохин пошел. У двери на секунду остановился, растерянно осмотрел на товарищей, вздохнул и оставил класс.

В коридоре, куда он вышел, было тихо, сумрачно и пустынно. На паркетном полу вырисовывались отпечатки множества ног. Кое-где валялись клочки бумажек…

Под часы Самохин не встал. Посмотрел направо, налево и медленно поплелся к уборной. Там, в суровом раздумье, он и дождался звонка.

— Злоподобная Швабра! — с горечью говорил Самохин товарищам. — Чтоб ему на том свете древние греки бока намяли. Вот назло не буду теперь учиться.

Отсидев два часа без обеда, он явился домой.

— Где пропадал? — крикнул из другой комнаты отец.

— Спевка была…

— Садись ешь… «Спевка», — вздохнула мать. — Бледный опять ты какой. Не болит ничего?

— Ничего…

Самоха поел наскоро и пошел в свою комнату. Было обидно. Едкое зло накипало на сердце.

Сел за уроки. Пропала к ученью охота, такими противными показались книги. Отодвинул брезгливо их от себя и долго бесцельно смотрел на стол. Тихо раскрыл тетрадь, вздохнул, обмакнул перо и стал сочинять стихи. Написал:

Хоть учись, хоть не учись —
Даст отец головомойку,
Потому что Швабра мне
Все равно поставит двойку.
Если труд идет мой зря.
Так зачем же мне трудиться?
Я с сегодняшнего дня
Не хочу совсем учиться.
Не брани меня, отец,
Не печалься, мама,
Светлым дням пришел конец,
В моей жизни — драма.
В классе буду я теперь
Жить отчайно храбро.
Стал я самый лютый зверь.
Берегися, Швабра!

Дела начинаются