Первый удар. Книга 3. Париж с нами

Вот почему он считает невозможным, совершенно невозможным, чтобы коммунисты сегодня начисто забыли о нем. Они должны к нему прийти. Уж Леруа-то во всяком случае придет. Конечно, без всякого сомнения, он принесет тысячу извинений, но лучше поздно, чем никогда. Деган, в свою очередь, обязательно обругает его: пришли бы раньше, я бы смог повидаться с нужными нам людьми. Давайте выпустим листовку к широким слоям населения… Словом, во всех своих предложениях Деган остался бы верен своей точке зрения… Но никто к нему не пришел. Правда, в субботу у него был этот… как его? Папильон. Но обратился он к нему как к врачу. Для этого помощь Дегана понадобилась, а вот для всего остального он не нужен никому, — ни Леруа, ни его товарищам.

Все утро Деган метался по комнате, как лев в клетке, и наконец, не выдержав, решил выйти.

— Ты куда? — обеспокоенно спросила Иветта, впервые заговаривая с ним после пятницы.

— Так просто. Хочу пройтись, — кротко ответил Деган и поцеловал ей руку.

Иветта попыталась его удержать, но он нежно погладил ее пальцы и вышел.

Деган говорил правду. У него не было никакой определенной цели. Вообще никакой цели. Собственно, друзей у него нет. Живут они с женой как-то уединенно… Ему просто стало невыносимо от сознания, что он сидит спокойно дома, в то время как в городе такое творится. Он видел, как все население — вернее, лучшая его часть, народ, — высыпало на улицу. На демонстрацию Деган решил не идти. Как же он явится один? Совсем один. На что это будет похоже? Значит, в сторону биржи труда нельзя идти. А ему очень хотелось посмотреть, как все происходит. Хотя бы издали. Услышать крики, пение, громкий голос толпы, который ветер относит в сторону. Но что о нем скажут, если увидят, как он, словно посторонний наблюдатель, стоит в стороне? Могут еще бог знает что ему приписать. Хорошо бы, кто-нибудь попался по пути, доктор присоединился бы. Все же неслыханное безобразие, что никто, совершенно никто не поинтересовался им… Конечно, дел у них уйма… Наверняка даже так… Эх, встретить бы демонстрацию, когда она пойдет… Сейчас, похоже, они только собираются… Ну, а когда демонстрация двинется, у нее может быть только один путь — к порту…

Деган около часа бродил по уличкам, внушая себе, что он действительно просто прогуливается. Он нарочно выбирал самые длинные улицы, которые уводили его подальше от цели, и убеждал себя не идти в порт. Создавал себе всяческие препятствия и со злорадством думал: ну, старина, собираешься унижаться перед ними, пресмыкаться… Плевали они на тебя, ты для них пустое место, они смеются над тобой… И Деган всячески старался доказать себе, что он в это верит и все обстоит именно так, а не иначе… Если он пойдет в сторону порта, он в жизни себе этого не простит… Размышляя таким образом, Деган сам не заметил, как очутился у префектуры, и как раз в тот момент, когда туда подошла демонстрация.

И когда Анри включил его в состав делегации, доктор сказал — правда, не вслух, а про себя, как бы в наказание себе, и, что самое потрясающее, испытывая при этом прилив острой радости: «Да, вот на это ты понадобился!..»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Кресло префекта

На второй этаж префектуры вела натертая до зеркального блеска винтовая лестница, покрытая совершенно новой ковровой дорожкой. Но никто из делегации и не подумал вытереть ноги в прихожей. Теперь оставалось только отнестись к этому юмористически. Хоть часть денег пойдет на оплату полотера, а не на войну… Конечно, рабочие башмаки не сравнить с туфельками Шолле. Он шел впереди чуть ли не на цыпочках, и вся его фигура выражала подобострастие и угодливость. Неужели он думал, что все последуют его примеру? Дудки!.. И только Макс, передразнивая Шолле, выделывал, несмотря на свой стокилограммовый вес, какие-то невероятные па. До чего же неуклюжими и тяжелыми выглядели здесь их подбитые гвоздями башмаки; казалось, они ничего не оставят от всей этой хрупкой и великолепной обстановки. Ну и что из того?..

Все посмеивались над проделками Макса, но в общем-то было не до смеха. Даже среди спокойствия, царящего в префектуре, мысли всех были на улице, с демонстрантами. Сюда доносился только неясный, приглушенный гул и отдельные возгласы — так в тихую погоду пронзительные крики чаек внезапно нарушают равномерный отдаленный рокот плывущего по морю парохода. Отсюда демонстрация сразу стала казаться уже не такой мощной, и все с болью в сердце отрывались от нее.

Отрезанную от толпы делегацию могли арестовать, хотя в общем на это мало было похоже. Рабочие, конечно, полезли прямо в логово волка, но пусть он только попробует оскалить зубы! Страшно не это.