Первый великоросс<br />(Роман)

Странный, однако ж, мужик: стальной клинок, кажись, и не собирался убирать… Щек поостерегся опасного разговора. Тяжело дыша, он скинул засовы на землю, открыто косясь на стража. Тот молчал. Щек вывел лошадь, демонстративно изготовив копье, сжал его торч и, зайдя с другой стороны саней, отворотил нос от недавнего подельника. Не ожидал он такой остуды в общем их деле… Вышел, обернулся. Остен ворота не закрывал — хлестко смотрел в спину отъезжавшего. Щек хотел что-то сказать, но открыто гулявший вне городища ветер выстудил все слова нужные.

— Ну, пока… — отнесся к замерзшей Десне и дальше — к лесу.

К полудню саночки Щека выехали на равнину перед их домом. Ржаной хлебец был съеден, и отчетливо давал о себе знать зверский голод. Более суток молодец перебивался закаменелой лепехой, принесшей столько удовольствия, скупой, но доставившей единственное приятство в этой бестолковой, все перечеркнувшей, поездке. «Остен — баламут… Зачем только призывал отколоться от семьи двоюродного брата, забрать Стрешку? Зачем?.. Что с ним приключилось? Помрачнел умом? — Мало похоже, не верится — он всегда был таким… Горе свое эдак разгоняет, непутевость?.. Но в Поречном ему слова поперек никто не молвил. Видимо, уважают его за что-то… А горе он, получается, все на меня вынес… Свалился на мою голову… Как быть-то теперь?..»

Вот и дом. Тупым концом копейка громко постучал в воротину:

— Эй, открывайте! Это я, Щек!

— Ты один? — послышался голос Некоши.

— А то с кем? — буркнул Щек отрывисто и уверенно.

Пришлось ждать, пока старый расколупается с засовом. Ворота отворились, скрипя и прыгая на железных навесах.

— Заждались, милый, заждались! — лупя глаза на парня, объяснялся старик.

— Пока тебя не было, у нас тут беда злоключилась! — добавил откуда-то из-за спины появившийся суетливый Сыз.

Щек недобрыми догадками перебрал всех домашних и ужаснулся: «Лишь бы не Стреша!..»

— Щек, наконец-то ты вернулся! — проголосила всегда брызжущая радостью девочка.

Брат вытянул десницу вперед, предлагая сестре подойти. Девчушка подбежала и прильнула щекой к родной груди. И здесь Щек верно решил, что беда произошла со Светей.

— Что стряслось-то? Говори!

— Щек, гляди! — Возле одрин Малк и Ярик показывали на распятую волчью шкуру, копьецами поколачивая заиндевелую скору.

— Тыкайте тупым, не проткните, у-у-у! — негодовал Сыз.

— А она и так с иверешком, эва! — Малк лез пальцами в колючую на морозе серую шерсть.

— Снег бы счистили — этот, бурый. Да курям бросьте — то-то радость им будет! — Сыз вполоборота косился на красноватые комья дорожки на пути к сходням.

Щек, заинтригованный представлением, освободился от счастливой Стреши и быстро пошел в дом. За ним бежала и девочка.

— Светю волки погрызли! — выпалила она в спину.

К порогу навстречу выбежал Птарь:

— Светю волки изгрызли!

— Покусали руку, ногу и голову! — поддакнула егоза; в голосе ее сквозило заботливое придыхание. — И лицо надулось пузырем! — Личико самой Стреши при этом сообщении закаменело.

— Да, пустите ж! — Щек двинулся к печи. Там, на лавке, лежал Светя, еле подняв для приветствия руку.

— Кушать садись, Щек! Устал, поди, с дороги… — Сидевшая возле сына Гульна встала и, произнеся это, отвернулась к печи — достать теплый кулеш.

— Привез сторожка? — пересохшими губами поинтересовался Светя, и Щек только тогда вспомнил, что напрочь забыл про собак!..

— Нет, не привез… Не видел ни одной… Хоть бы гавкнула какая — я и вспомнил бы… — повинился широколицый, быстро проходя к столу.

— Была бы у нас псинка вчера хоть какая, я бы вороту не раскрыл. Она бы волков учуяла и мне знать дала.

— Ну, ко вчерашнему вечеру я никак не успевал! — садясь за теплую снедь, пояснил Щек. — Ты-то что за воротами делал? Иль решил средь волков брехунка выбрать? А они-то, чай, не лают, ха! — Одновременно Щек смотрел, что большая лепеха никак не рвется в руках женщины.

— А вот спроси его, чего он там искал? — ругнулась Гульна и, расстроенная, брякнула перед Щеком растерзанную паляницу. Раненый молчал.

С нарастанием обессиливающего жара в больном теле левая нога с отошедшим от кости мясом одеревенела и перестала ныть вовсе. Жар, мучивший Светю, не позволял ему много говорить, но, благодаря тому же жару, не так горели другие раны и не слишком остро воспринималось общее бездеятельное положение. Раненый тревожно задремал, убаюкиваемый одной мыслью: «Чего же Щек без собаки?..»

— Гульна, я лягу посплю, — поев, сказал Щек. — Всю ночь глаз не сомкнул.

— Где ж ты околачивался? В Поречном не был, что ли?

— Был, да не до того пришлось… — виновато хмыкая носом, вроде как извиняясь за внеурочный сон, мужичок залез на печь. — Завтра можно еще разок съездить. Лишь бы день погожий выдался…