Первый визит сатаны

— Третий год с Кларой живешь, — пожурил он. — Мог бы ребеночком обзавестись, никто не запрещает. Уродили бы на свет еще одного химика.

— Заведешь с ней, — брезгливо буркнул Витя. — Она же стерва. У нее сегодня одно на уме, завтра другое.

— Не нравится, можно заменить.

Фармацевт глянул исподлобья:

— На кого менять-то? Пожилой человек, а не понимаете. Да они все одинаковые стервы.

— Это верно, — согласился Елизар Суренович. — Но все-таки польза от них бывает иногда. Клара тебя и приласкает, и обиходит. Да ты кушай салатик, кушай.

— Плевал я на ваш салатик, — окрысился Витя. — Вы зачем меня от работы оторвали? Чтобы салатиками пичкать? У меня, между прочим, время не купленное.

За все последние годы фармацевт Витя ни разу не был в добром расположении духа. Он всегда был раздражен и куда-то стремился. Такое постоянство умиляло Елизара Суреновича. Забавно выкармливать человека с ложечки, сторожась при этом, чтобы он не цапнул тебя за палец.

— Хорошо, Витенька, не смею тебя задерживать. Дельце у меня крохотное. У тебя нет ли таких пилюлек, чтобы действовали минут через сорок?

Фармацевт Витя оживился:

— Есть такой яд. Сам изобрел. Мне бы за него Нобелевскую премию положено дать.

— Все тебе дадут, Витечка, что положено. Приготовь порцию к субботе, дружок.

Фармацевт глубоко задумался, сурово сведя брови и в забытьи проглотив коньяк.

— Ну чего? — поторопил Благовестов. — Успеешь?

— Без опыта все же рискованно, — Витя заметно волновался. — Давайте его на Кларке проверим? Я давно об этом подумываю. Без научного подтверждения несолидно как-то.

Благовестов восхищенно хыкнул:

— Неужто нисколько ее не жалко?

— Как не жалко, живой человек. Но наука! Для науки, уважаемый, все человечество себя на заклание обрекло с радостной улыбкой. Наука, если угодно, посильнее всех идеологий, потому что беспощадна. Но именно в ее беспощадности заложен глубочайший смысл. Он в том состоит, что только она, наука, дает человеку шанс выжить в этом мире и освоить иные миры, то есть дает перспективу бессмертия биологического вида.

Фармацевт Витя, когда увлекался сокровенной мыслью, переставал испытывать презрение к собеседнику и невинно мигал глазками, которые оказывались у него детского василькового цвета.

— Что же ваша наука так планету испоганила, дышать нечем?

— Это временно, временно, — засуетился Витя, как бы отрицая очевидную собственную вину. — Вы поймите — это все еще стадия экспериментов. Разум на грани созревания. Ему надо дать срок, чтобы окрепнуть. Человечество на этой земле все еще как младенец в утробе матушки. Но когда оно разовьется и разовьет науку, ему удержу не будет.

— И все же насчет Клары. Мне не совсем понятно. Она тебя обихаживала, грязненького мыла, в одной постельке с тобой спала, еду тебе готовила, а ты на ней опыт. Как-то это даже не совсем по-научному получается. Ты не маньяк, Витенька? Если маньяк, давай полечим у хорошего доктора. Он тебе головку постепенно успокоит.

На самом деле Елизар Суренович прекрасно понимал, что фармацевт Витя самая нормальная человеческая особь. Как раз маньяки были те, которые полагали, что можно рыбку выудить, ног не замочив. Витя нахмурил бровки.

— Хорошо, пусть не на Кларке, есаи она вам так почему-то дорога. Тогда на ком? Без проверки сомнительно.

Условились все же на том, что Витя к субботе передаст Благовестову снадобье пока без всяких испытаний. Елизар Суренович знал, что Витя не промахнется. Разговор про Клару был, конечно, куражный, дурашливый. Фармацевт Витя промахнуться не мог потому, что жить дальше собирался, и еще потому, что был гениален.

В воскресенье вечерним рейсом Елизар Суренович вылетел в Ашхабад. Он направлялся в гости к соратнику и потому был в превосходном настроении. Трудность предстоящей акции не томила его душу. В самолете, подремывая и попивая коньячок, он размышлял о том, как удивительно сложилась его судьба. Плохое ли, хорошее творил он на этом свете, казнил ли, миловал — его назначение было таково, чтобы явить миру образ всесилия. В мелкости своей человеку, дабы не уподобиться вовсе козявке, надобен свет. Вот и насылаются миру изредка люди, которые не ведают сомнений, не испытывают угрызений совести, не подвержены нелепым страстишкам — пастухи человечьих отар. Без их строгого присмотра куда бы устремились людские стада? Скорее всего, и доныне копошились бы в гнусных, ледяных пещерах, в подземных жилищах. И только под водительством духовных пастырей, указующих путь, человечество все же со ступеньки на ступеньку, потихоньку подымается повыше от самого себя прежнего. Иные называют это прогрессом, иные, как Витя, наукой, а на самом деле все проще и сложнее — неведомее! — пастухи, подобные ему и, скажем, Кузултым-аге, озаренные великой целью и смыслом, невидимыми, но хлесткими бичами отгоняют стада человечьи от края пещер, указуют направление, оберегают от верной и скорой погибели.