Первый визит сатаны

Но вечером вернулся муж, уже с билетами, и сказал, что все уладил. У него было серое лицо, как у водяного. Он отвез их с Ванечкой на вокзал и посадил на поезд. У них было отдельное купе. Ванечка на прощание выпустил изо рта ликующий, необычного фиолетового цвета пузырь. Он любому путешествию радовался. Отец на перроне подбросил его выше поезда. Сверху он увидел весь вокзал и лазоревые облака.

— Ты меня простишь? — спросила Ася. Федор Кузьмич сгорбился, пошел прочь. О да, он был глубокомысленным мужчиной и не швырял слов на ветер.

6

Долго везло в жизни Петру Харитоновичу Михайлову: на службе он был окружен интеллигентными, воспитанными людьми — и с ними дружил. Перед Еленой Клавдиевной, женщиной благородных, аристократических воззрений, в глубине души преклонялся, и она его за это жаловала. Сын выделялся среди сверстников умом и характером, хотя был не без странностей, но странностей не бывает только у улитки.

Жизнь полковнику Михайлову, можно сказать, удалась, тем более удивительно, что, несмотря на все благости судьбы, как-то постепенно, исподволь завелась в его сердце червоточина, именуемая обыкновенно хандрой.

За завтраком, проглядывая наспех газету «Правда» (читал он ее подробно вечером, перед сном) и увидя на половину полосы праздничный портрет великого борца за мир Л. И. Брежнева, аж задохнулся от возмущения. Однако в присутствии сына выразился дипломатично:

— Человек он, безусловно, выдающийся, но больно часто все-таки сам себя награждает. Ты как полагаешь, Еленушка?

— Тебе что, жалко цацок?

— А ты какого мнения, сынок?

Тут он убедился в очередной раз, что если сынок о чем-то и размышляет, то вряд ли поделится своими мыслями с отцом.

— Мне бы твои заботы, папочка. Каков поп, такой и приход.

Вечером Петр Харитонович парился в бане вместе со своим старым товарищем Васильком Первенцевым, тоже преподававшим в академии, но сумевшим его обогнать на одну звездочку. В ноябре ему присвоили генерала, а Петра Харитоновича опять обошли.

Разомлев после первого парка и пропущенной натощак стопочки, Петр Харитонович задал Васильку совершенно детский вопрос:

— Мы с тобой, Василь, вроде люди не глупые, все постигли, других учим уму-разуму, а вот иногда задумаешься: какая же нам с тобой была все-таки цель родиться?

Василек, укутанный махровой простыней, был похож на плотное вулканическое образование. Он был очень жизнерадостным человеком. Огнедышащая его глотка обыкновенно, как лаву, извергала хулу и непристойности. Он бранился, как дышал. Брань его была абстрактна и потому безобидна. В любую минуту, по приказу либо по велению сердца, он готов был взорвать, уничтожить этот паскудный, изолгавшийся мир, зато тех, кто был ему дорог, заботливо лелеял в богатырских ладонях. Вопрос друга он воспринял без усмешки.

— И то, Петя, и то. Живем большей частью, как чурки безглазые. Чего мы хорошего видели, семья да служба. Но и жаловаться грех. Были и у нас маленькие радости. То да се. Помнишь, как на Селигер мотались, а? Помнишь эту, с косичками, лань лесную? Молодость наша, ау! Мы тогда с ней играючи поляну вытоптали. Ох ненасытная была, стерва! В городе таких нету. В городе девки в любовь играют, не более того. Варенька ее звали, помнишь?

— Я тебя не о бабах спрашиваю.

— Понимаю, что не о них. Но без них-то вообще пропадать. Без ихних утешений. Ты про это забыл, потому что тебя Елена держит в железном хомуте. Это плохо, Петр. Мужик должен быть свободен хотя бы по видимости. Иначе с ним обязательно приключается хандра, как вот с тобой.