Федор Кузьмич затосковал по просторам земли. В никчемности московской жизни, как в лагере, ему грезился иной жребий. По краешку сознания, словно прикосновение любящей женской руки, скользили степные шорохи. Добраться до Ростова было нетрудно, но он не спешил. Вполне возможно, вовсе не туда его манило. Бесценная сестрица Катя упокоилась пять лет назад, на прощание послав весточку, что будет ждать его вечно. Призраки отца с матушкой скитаются по-над Доном, но они ли его окликают? Федор Кузьмич не хотел ошибиться. Ошибка могла стать роковой. Вдруг мир пуст от края до края — и нет в нем воли человеку, и нет покоя. Капкан жизни смачно щелкает, отсекая еще одну бедовую башку. Тут хоть рядом Алеша, да бывшая жена Ася, изнуренная похотью, но по-прежнему дорогая, да сын Иван… О сыне лучше вообще не вспоминать… Федор Кузьмич пожаловался как-то клоуну Аристарху, что болит у него сердце, словно швы в нем расползаются. С Аристархом они каждый вечер чаевничали за полночь, если не беседовали, то согласно молчали. Клоун ему сочувствовал. В опрятной белой кухоньке его старческий пушок вздымался нимбом вокруг ушей, тянясь сквозь потолок к небесному электричеству. Клоун утешал его, как умел. Каждому человеку, объяснял он, отпущено ровно столько силы, чтобы худо-бедно стерпеть муки бытия и спокойно уйти восвояси. Срок жизни определяется равновесием чаши страдания и чаши терпения. Но некоторым, как Федору, неизвестно, по какой причине достается силы в избытке, чрезмерно, причем эта сила такого свойства, что ее невозможно истратить на обыкновенное житейское пребывание. Каждый человек, уверял клоун, подобен машине, работающей на бензиновом топливе; но попробуй представь, что машину зарядили атомным горючим. Каково ей будет колесить по нашим убогим дорогам, надрывая железные подшипники? Туманные рассуждения старика не успокаивали Федора Кузьмича, но он дорожил присутствием беззлобного человека.
— Сердце у тебя болит не потому, что больное, — заметил клоун, — а потому, что ты одинок. Заведи себе крепкую, добрую женщину, ей твой избыток пригодится. Нарожаешь детишек, накопишь добра. Твое дело молодецкое, а как же! С меня, старого мухомора, пример не бери. Хочешь, приведу тебе одну прямо сюда? Не пожалеешь, Феденька. Я ее для себя самого отслеживал, но тебе уступлю с радостью. Какой я тебе соперник. У тебя, Феденька, в ноздрях запах особый, для ихнего пола убийственный.
Когда на Аристарха накатывала амурная тема, а это случалось частенько, Федор Кузьмич отправлялся на покой. Дальнейшее общение со стариком было бессмысленным. Как тлеющий уголек, он погружался в какие-то невнятные воспоминания о былых пожарах, и прислушиваться к ним было невозможно без тайного содрогания.
Накануне возвращения Алеши позвонила Ася и сказала, что немедленно должна его увидеть. Что случилось, спросил он. Ничего не случилось, ответила она, но если он сейчас же не приедет в кафе-мороженое, что напротив ее дома, может произойти несчастье. Какое несчастье, спросил он. Ты бесчувственный, ответила Ася, ты всегда был бесчувственным, поэтому и сломалась семейная жизнь. Не только поэтому, возразил Федор Кузьмич, но и потому, что ты бляданула. Он пообещал приехать через час. Наверное, подумал он, ей понадобились деньги. Сунул в карман пять тысяч. Ася никогда не была корыстной и беречь копейку не умела. Правда, по нынешним временам это вообще не имело никакого значения. Экономь или транжирь, Гайдар все равно обчистит до нитки.
Ася ждала его в безлюдном зале за столиком. На ней был нарядный сарафан в ярких цветах. Грудь открыта и светится темными, крупными сосками. Сумрачное, смуглое лицо с порочным цыганским блеском глаз. Гладкая, нежная кожа с бархатным глянцем. Разве можно осуждать за что-либо женщину, которая сохранила очарование юности, перевалив за середину жизни. Похоть, сосущая ее чрево, наложила на ее черты отпечаток возвышенной отрешенности. Вероятно, при встрече с ней большинство мужчин испытывали приятное головокружение.
Но при виде бывшего мужа Ася, как всегда, поначалу чуток оробела.
— Тут есть шампанское, — сказала заискивающе. — Хочешь?
— Все равно. Возьми шампанское.
Вертлявый юноша-официант мгновенно поставил на стол бутылку и две вазочки с мороженым. Еще на пороге он засек Федора Кузьмича. В пустой кооперативной башке, нацеленной на чаевые, щелкнул тумблер: внимание!
— Под рукой не вертись, — посоветовал ему Федор Кузьмич. — Понадобишься, кликну.
Асе не верилось, что когда-то этот человек был ее мужем, любимым мужем. Она готовила ему еду, устраивала маленькие семейные сцены и, удовлетворенная, засыпала в его объятиях. Все прошлое осталось в душе тихим, саднящим звуком, словно всхлипывала изредка тоненькая дудочка в неумелых детских губах.
— Ну что, говори, — поторопил Федор Кузьмич. — Деньги кончились?
Ася выпила шампанского и отправила в рот ложку мороженого. Стойко выдерживала приветливый мужнин взгляд. Но знала, как это опасно. Если не отвернуться вовремя, сарафан сползет с плеч, зубешки лязгнут — и сердце охватит первобытный ужас.