Пес Господень

Те, кто остался дома поневоле —
священники, творящие обряд
за упокой погибших в бранном поле,
и дамы, те, которые хранят
для рыцарей любви заветный клад,
все к нашей славной приобщились доле,
но низким трусам ласки расточат
те дамы, что себя не побороли.

…над каналами…

– Венеция стала шумной, – престарелый дож Венеции Энрико Дандоло поднял на Амансульту прекрасные, но почти не видящие глаза. – Мне скоро будет сто лет, Амансульта, но я не помню, чтобы Венеция была когда-нибудь такой шумной. Даже в Константинополе, когда подлый базилевс предательским раскаленным железом гасил мне зрение, я не слышал в ушах такого шума. Я уже давно почти ничего не вижу, Амансульта, но у меня другой дар, я очень тонко чувствую запахи. И у меня необычный слух. Вот почему я говорю, что Венеция никогда не бывала столь шумной, как сейчас…

Это паломники, подумал он про себя.

И подумал, пытаясь разглядеть Амансульту, вид которой смутно и странно колебался перед ним, будто их разделяла морская вода: благо человеческое едино и неделимо. Нет и не может быть богатства без могущества, не бывает уважения без прочной славы, и самой славы никогда не бывает без светлой радости. Нельзя искать чего-нибудь одного, скажем, только достатка. Достатка не будет, если у тебя не будет могущества, если ты потеряешь уважение, если ты скатишься в бесславие. Мало взять город Зару, как ему того хочется, надо, и это главное, потеснить Византию. Пусть Византия страна христиан, все знают, она рассадник ереси. Можно и нужно защищать христиан, но зачем защищать отступников? Никакое доброе дело не должно порождать зла. Пути Господни поистине неисповедимы. Если в сплетениях человеческих судеб что-то кажется нам несправедливым, нелогичным, случайным, то это лишь от того, что мы имеем дело с ложным представлением о действительности. Оно происходит по причине ограниченности человеческого ума, неспособного проникать в сокрытые тайны божественного промысла.

Дож шумно вздохнул:

– Мы говорим почти три часа. В последние годы я ни с кем не разговаривал так долго, Амансульта. Ты наговорила мне множество слов. Магистериум, философский камень, великая панацея… Когда-то я принимал участие в таких ученых спорах и, признаюсь тебе, думал, что с течением времени люди начали забывать подобные слова. Но ты так уверенно говорила, что на секунду я даже поверил, что вижу деловитую пчелу, пытающуюся сесть на цветок. Но…

Дож внимательно посмотрел на Амансульту почти невидящими глазами:

– Но, Амансульта… Это только нити родства… Не связывай нас нити близкого родства, я бы не стал слушать твои странные речи… Ты ведь согласна, что говоришь странные речи?…

Он легко поднял сухую руку, сразу отвергая все ее возражения:

– Я уже стар, Амансульта. Ты видишь, я уже стар. Я уже стар даже для старика. Разум мне подсказывает: снаряжай последний корабль. Меня, дожа Венеции, знают многие народы – вплоть до Эпира и Вавилонских берегов. Многие друзья и враги внимательно присматриваются к постоянным передвижениям моих боевых галер. Не буду скрывать, мне, конечно, весьма пригодилась бы великая панацея, которую ты ищешь. Мой срок уже отмерен. Мир велик, мне посчастливилось видеть разные берега, но, в сущности, я видел мало. Я, например, не ходил за Танаис, а эта река, говорят, отсекает от нас еще полмира. Я не поднимался вверх по Гиону, иначе его называют Нил, не поднимался по Тигру и по Евфрату, а эти реки, известно, своими водами орошают рай. Я не был и, видимо, никогда уже не буду в селениях Гога из земли Магог, великого князя Мошеха и Фувала, а ведь этот князь, спускаясь с севера во главе своих диких орд, всегда несет с собой смерть и разрушение всему, что лежит южнее и восточнее Германии. Теперь ты знаешь, Амансульта, сколь многого я не видел и мне, конечно, пригодилась бы великая панацея, о которой ты говоришь, но…

Он легко махнул сухой рукой:

– Нет, Амансульта, все это уже не для меня. Многие из виденных мною людей мучились неистощимыми желаниями, в том числе и грешными, но я привык к простоте. Мой ум всегда работал ясно, я старался это поддерживать, в этом моя сила. Я всегда должен быть уверен, что инструмент, которым я владею, это всегда именно тот инструмент, который мне дан Богом, а не дьяволом. Я слушал тебя три часа и все три часа я помнил, Амансульта, что совсем недавно ты ввела в смятение великого понтифика, мне докладывали об этом. В сущности, даже мне ты ничего не смогла объяснить внятно…

– А ты хочешь? – быстро спросила Амансульта.

– Не знаю, – так же быстро ответил дож. – Я мало видел, но я много видел. Я даже не знаю, следует ли смертному видеть больше? Как всякий христианин, я слушаю воскресную мессу, исповедываюсь хотя бы раз в году и причащаюсь по крайней мере к Пасхе. Меня давно не томят плотские желания, я давно получил право решать сложные дела…