Пес. Книга историй

Получив деньги, мужик успокоился, сделал себе скорбное лицо и, выходя, пропел:

– Пусть в вашем доме это будет последнее горе!

Жена от всех этих разговоров все-таки проснулась.

– Кто там? – спросила она, потягиваясь.

– Гроб! – сказал командир.

– Что? – сказала она.

– Гроб!

В этот момент в дверь позвонили. За дверью стоят тип в черном пиджаке. У него был очень прилизанный вид.

– Вы Свиридов? – спросил тип очень вкрадчиво.

– Мы! – сказал командир, и ему внесли в дом венки.

– Обратите внимание! – заговорил при этом тот, в пиджаке. – Надписи на лентах: «От друзей и просто так, знакомых», «От скорбящих неуемно женщин», «От родных и любящих ни за что» и «Я ушел от тебя, непрестанно рыдая».

– Может быть, «неприлично рыдая»? – усомнился командир.

– «Неприлично»? Сейчас проверим! – тип достал какие-то бумажки, порылся в них, нашел нужное и сказал: – Нет, все так! Проверили остальные?

– Проверили, – немедленно кивнул командир.

– Тогда с вас еще двадцать рублей.

После ухода того, в пиджаке, какое-то время было тихо.

– Что это, Саша? – спросила жена.

– Это? – задумчиво протянул командир.

Ответить ему не дали. В дверь позвонили. За дверью была целая команда.

– Оркестр когда подавать?

– Оркестр?

– С катафалком!

– С катафалком?

– Ну да! Кстати, надо утвердить репертуар. «Прощайте, скалистые горы» сказали обязательно надо.

– Хорошо!

– И «Варяга»!

– И «Варяга».

– Тело сами обмывать будете?

– Тело?

После оркестра, катафалка и обмывалыциц с плакальщицами наступило относительное затишье.

– Надо гроб вынести на лестницу, – осенило вдруг командира. – Может, кто-нибудь его там украдет! – Вид у него был самый безумный, отчего жена сейчас же кивнула и начала бестолково метаться по квартире.

Через пять минут после того как он вынес гроб, в дверь позвонили.

За дверью мялся какой-то субъект.

– Там ваш гробик… – откашлялся он.

– Ну?

– Гробик, говорю, ваш…

– Ну?

– Его могут скоро украсть…

– Ну?

– А гробик-то хороший…

– Ну?

– Вещь, одним словом…

– Ну?

– Это я насчет помощи от соседей…

После этого командир сказал жене почему-то шепотом:

– Надо его на улицу отнести. Тут его никогда не украдут. Тут его, похоже, охраняют. Все стерегут!

И он вынес гроб на улицу.

Через мгновение в дверь позвонили. За дверью стояла решительная старуха.

– Там на улице ваш гроб! – сказала старуха.

– Да!

– Его скоро украдут. Сопрут!

– Да!

– В дом надо занести. Гроб – вещь, а этот очень хороший, крепкий. Сто лет пролежит.

И тут командира осенило.

– Бабушка! – вскричал он. – А может, я вам его подарю! А? Воспользуетесь при случае!

– Ирод! – взвизгнув, пошла на него старуха. – Я, может, дольше тебя проживу!

Он еле успел захлопнуть перед ней дверь.

К исходу дня гроб так и не сперли.

Командир сам оттащил его на пустырь, с грохотом волоча по асфальту.

Там он целый час рубил его топором.

С грудным хряканьем.

О ней

Ах, Россия, Россия!

Все вокруг тебя кружится, кипит, тянет в сторону, образует и смерчи погибельные, и опасные водовороты, куда затаскивает, крушит, переламывает, перекручивает, перекореживает, перемешивает, перерождает, а потом выносит на поверхность свежими волнами.

Вокруг тебя идут великие преобразования мира, и что-то обязательно происходит, случается.

А в тебе, за исключением нескольких городов, жизнь течет размеренно и сонно.

Так и кажется, что из-за поворота дороги, утопая колесами в теплой пыли, появится красивая рессорная небольшая бричка, в которой по российским дорогам ездят одни только холостяки, а при приближении можно будет рассмотреть и лицо ее пассажира – холеное лицо Павла Ивановича Чичикова, помещика по своим надобностям.

И отправится он снова собирать свои бессмертные мертвые души, чтоб затем с немалою выгодой перепродать их любимому государству.

А у самого леса на дорогу может выехать Илья Муромец с Добрыней Никитичем и с Алешей Поповичем и, приложив руку ко лбу, станут они высматривать воинство поганое, чтобы учинить с ним битву раздольную.

Ох и битва та, ох и битва! Пойдет битва та – не удержитесь. Свист стрел, скрежет, звон мечей да рычанье людей, и лошади падают, топчутся, мечутся по полю, и несутся они вскачь, потеряв седоков.

А молодцы все сражаются, И рукой они махнут – ляжет улочка, а другой рукой – переулочек.

А в самом том лесу тишина, глухота, а на старом дубу Соловей сидит, Соловей сидит, на тебя глядит.

Или бабушка-карга из чащобы выскочит, сверкнет глазом и опять нырнет, уйдет в чащобу, и только сердце твое заполошится.

А потом не дай тебе бог встретить самого Ивана-царевича, потому что не в духе он, рыщет-свищет-мается.

То ли смысл своей жизни ищет, то ли от жизни постылой спасается.

То ли оправданием дел своих занят.

В эти минуты не следует ему на глаза попадаться с тем, что ты знаешь, где зарыт меч-кладенец.

«Уйди, бабуля! – скажет он, даже если ты совсем не бабуля. – Зашибу!»

И зашибет.

Пополам переедет и на косточках твоих покатается, потому как в печали великой пребывает наш благодетель.

Это ж сколько на него всего понадвинулось!

Тут успей, туда долети, здесь доделай, а там и воеводы опять лихоимствуют и режут без ножа простой народ, о котором единственном и печалится сокол наш ясный.