Пес, который взломал дверь

Телефонный звонок я услышала по чистой случайности — именно в этот момент я зашла в дом, чтобы подлить себе натурального лимонада, а Лии — ее любимого химического. В безумной духоте (на градуснике было девяносто по Фаренгейту) мы с Лией играли в Тома Сойера, облюбовав для этого ту часть забора, которая отгораживала угол моего двора от проезжей части Эпплтон-стрит. На нас были надеты мои старые футболки и джинсы, те, что побольше, — на мне, а те, что поменьше, — на Лии. Даже мне, приверженцу непритязательных одеяний для собачьих тренировок, эти наряды казались совсем уж истрепанными. Пятнышки белой краски смешались с яркими веснушками на руках и носу у Лии и с более светлыми моими.

Я на редкость бездарна в сообщении плохих новостей, и, вдобавок зная, насколько самоуверенной и почти что бесстрастной (совсем как маламут в человеческом обличье) может быть Лия, я растерялась, когда она заплакала. Кое-как закрыв банку с краской и бросив кисти в таз с водой, я обняла ее за плечи и почувствовала, как она дрожит. Мы присели в тени на забрызганной краской траве.

— Я не должна была вот так тебе все выкладывать, — начала было я, — но Бесс только что позвонила…

— Ей было очень больно?

Лия так горько плакала, что я с трудом могла разобрать ее слова. Неожиданно я почувствовала, что она совсем еще ребенок, а вот я уже совсем взрослая.

— Думаю, что нет. Это произошло мгновенно. Не знаю, было ли ей больно. Но если и было, то буквально одну секунду. Она была на теннисном корте, в парке, там, где мы занимались в прошлый раз. Это случилось вечером, как раз перед заходом солнца, когда обрушился этот ужасный ливень. Помнишь?

Лия кивнула головой.

— Вероятнее всего, это произошло в тот самый момент, когда она уходила с корта. Когда она открывала калитку в ограде, молния ее и ударила.

Калитка, конечно, тоже была металлической. Как, впрочем, и вся ограда из металлических цепей, окружающая теннисный корт. Металл раскалился? Ей было больно? Сейчас мне самой нужен был взрослый, который смог бы убедить меня, что больно ей не было.

— Ее нашел Джек.

— А как же Каприза?

— Она вернулась домой одна. Поэтому Джек и понял, что тут что-то неладно, — еще бы, ведь Каприза пришла домой без Роз. Он услышал, как она царапается в дверь. Пошел на поиски и обнаружил Роз.

— Холли?

— Что?

— Мы могли бы больше не красить сейчас?

Еще несколько минут назад мы обе были настоящими Томами Сойерами. А теперь я перевоплотилась в тетушку Полли, в героиню, которая, должна сказать, мне никогда не была симпатична, — это был враг, взрослый человек до кончиков волос. Смерть вынуждает кого-то из двух быть взрослым, тем человеком, который делает вид, будто знает, что за чертовщина творится вокруг. Что касается собак, то я, конечно же, всегда — или почти всегда — знаю, что за чертовщина происходит, и мне не составляет большого труда объяснить им, как мы с этой чертовщиной поступим и почему поступим именно так. Но как поступить, когда дело касается людей? Если бы Лия сейчас не плакала и не задавала вопросов, если бы ее вообще здесь не было, то я, пожалуй, бросила бы в сумку пару чистых джинсов и зубную щетку, запихнула бы собак в машину и отправилась бы в Аулз-Хед, штат Мэн, откуда смерть Роз казалась бы чем-то далеким и где бы никто — мой отец — это уж точно — не надеялся бы, что я стану обращать внимание на человеческие нужды. Я бы написала Джеку письмо, внесла бы пожертвования на доброе дело, а затем, по прошествии некоторого времени, побеседовала бы с людьми о том, каким замечательным вожатым была Роз.

Одним из преимуществ одинокой жизни — хотя навряд ли жизнь с двумя маламутами можно назвать одинокой — является то, что ты не обязан никому объяснять, почему ты хочешь уехать из города. Ты просто запихиваешь собак в машину и уезжаешь. И нет никого — кузины, например, — кто мог бы предположить, что ты сбегаешь. Моя мама не одобряла побеги. Всякий раз, когда у нас умирала собака, — а имея множество собак неизбежно сталкиваешься со множеством смертей, — она заставляла меня видеть все, включая похороны, особенно похороны, потому что необходимо попрощаться и осознать, что это прощание навеки. На последних похоронах я навеки попрощалась с мамой. С тех пор я на похоронах не была. Всякий раз мне кажется, что я прощаюсь с ней.

На этом покраска забора, конечно же, прекратилась. Мы смыли краску с рук и мрачно уселись на кухне пить чай, поглаживать собак и говорить о Роз. В качестве траурной одежды на нас по-прежнему были потрепанные джинсы и изорванные, будто от безумной скорби, футболки.

— Я хочу послать цветы, — сказала Лия. — Как ты думаешь, розы, наверное, будут выглядеть дико?

— Нет, не будут. Но цветы обычно не посылают. Такого обычая нет у евреев. Можно послать корзинку с фруктами или еще с чем-нибудь. Либо принести какую-нибудь еду. Либо…

— Так, значит, цветы посылать не будем…