Пес в колодце (ЛП)

Просто напросто, я хотел ее иметь. Как и любой из самцов Розеттины. И, что самое паршивое, мне казалось, что это будет делом несложным. Я видел ее в деле в Монтана Росса, мне были знакомы сплетни и слухи, а Маркус, по пьяному делу, утверждал, что Беатриче "дает как Мария Магдалена, прежде чем пойти по тропе добродетели". Но не все сводилось к одной только страсти. Эта женщина казалась мне ключом для понимания мира. Я хотел услышать от нее, действительно ли существуют тайные силы, или же, как считает Маркус, все это было сплошным обманом и замыливанием глаз простым людям. Понятия не имею, откуда во мне взялось иллюзорная уверенность в том, что когда Кибела очутится в моих объятиях, она тут же расскажет мне правду.

Оказалось, что это вовсе даже нелегко. Шельма подцепила меня на свою удочку, но вовсе не собиралась вытаскивать меня на поверхность. Маркус же категорически не соглашался, чтобы я ассистировал ему при рисовании Беатриче в обнаженном виде.

- Это меня отвлекает, Фреддино. А кроме того, ты еще слишком молод.

Возможно, он ревновал. А Беатриче? Мне никак не удавалось встретиться с ней, когда она покидала наш дом. Бывало, что женщина исчезала вечером, в иной раз – оставалась до утра, а мне ведь нужно было ходить в школу. Оставалась церковь, но там она появлялась как иные грешницы или вдовы, завуалированная в несколько слоев, а я же не мог заглядывать под вуаль каждой женщине.

В отчаянии я написал ей пару писем. Их я вручал вознице, всегда ожидавшему в коляске на тылах нашего дома. А к третьему из писем я приложил даже собственноручный сонет.

Когда первый раз увидал я тебя, госпожа,

В сердечко мое постучало светило,

Тобой опьянен был я, словно медом,

Я пил тебя взглядом, и все мне было мало.

Источник уст твоих, и глаз твоих тени

Под занавесками ресниц, пальмам подобных;

Долго, ах как долго гасил бы я жажду

Прежде чем нас разделил бы розовый рассвет.

Все время мечтаю о тебе, всем своим естеством:

Большая готовность и масса надежд на то,

Что когда проснусь, увижу – ты есть.

Новой жизни открываю страницы.

Знаю, что нас ничего не разлучит,

Разве что Мойры изменчивой ножницы.

Возможно, я чуточку пересолил в поэтическом везении, быть может, произведение вышло несколько претенциозным… Во всяком случае, в течение двух недель никакого ответа я не получил. А когда слишком уж настырно требовал ответа от возницы, тот, рассердившись, схватил кнут и хлестнул им меня по лицу, оставляя на нем багровую полосу. Это случилось, как впоследствии оказалось, во время последнего визита Беатриче в нашем доме. Картина была закончена. Ну а ван Тарн, почему-то печальный, в отношении своей прекрасной модели ничего говорить не желал. И вот тогда-то я разъярился. Сонеты, письма, ожидание… В конце концов, это обычная проститутка, а проституток не соблазняют, проституток просто покупают!

Я решил отправиться на учебу к капитану Массимо, базовая жизненная максима которого звучала так: "Все, сынок, в жизни можно иметь за деньги, кроме здоровья и здравого ума. Только ведь тебе и того, и другого хватает".

Говоря по правде, денег мне тоже хватало. За мою помощь в мастерской мастер Маркус вознаграждал меня, говоря по правде нерегулярно, но бывало, что весьма даже щедро. Да и клиенты, которым я в качестве посыльного относил работы ван Тарна, не раз одаряли меня приличными чаевыми. Весьма пригодилось моя сноровка в рисовании. В соответствии с местным обычаем, когда заказывали миниатюру, вместе с ней заказывали и ее копию. Довольно-таки часто богатый Pater familiae одарял своими портретами всех сыновей. А Маркус повторяться не любил. Когда я пару раз доказал, что рисую так умело, что копий нельзя отличить от оригиналов, он охотно возложил эти трубы на мои плечи, как правило, забирая всего лишь треть гонорара.

Старый моряк уже раньше уговаривал меня обрести знаки того, что я мужчина в каком-либо святилище Эроса, не ожидая того, пока дядя Бенни окрутит меня с какой-нибудь глупой телкой, или же отец Филиппо сделает из меня монаха.

- Ничто не придает мужчине уверенности в себе, как опыт в любви.

Все это я пропускал мимо ушей, но в тот день, когда боль и ярость перелили чашу горечи, я решился:

- И сколько это стоит, капитан?