Пес в колодце (ЛП)

- Бизнес, - разложила девушка руки. – За три дня феста город зарабатывает больше, чем на фармацевтическом производстве в течение года. Впрочем, поначалу все было не так жирно. Игрища, в гораздо меньшем масштабе, проводились в Сан Стефано. Но вот уже четыре года, после победы левых… О! Погляди сейчас, большой парад… Видишь себя в костюме Люцифера?

Я вздрогнул. Наяву я еще раз видел свой же сон.

Неужели я запомнил похищение Гурбиани? Разве ловушка выглядела именно так? И кто же ее поставил? Быть может, нападающие заманили магната в засаду, планируя убить его в Колодце Проклятых? Версия выглядела правдоподобной. Хотя мотивы и были мне неизвестны, сложно было сочувствовать жертве. Осознание того, что вот я, "Il Cane", тонкий художник, проницательный мыслитель и благородный человек, мог воплотиться в столь отвратительное чудище, пробуждала во мне неподдельный испуг.

Но не обману, когда добавлю, что меня возбуждало еще и природное любопытство.

О чем я тогда думал? Имелся ли у меня какой-либо план или хотя бы слабое представление о том, что придется мне делать в следующие дни? Наверное – нет. Я был словно потерпевший кораблекрушение на неизвестной, чуждой суше, к тому же полностью зависимый от моей медсестры и ее финансовых амбиций. Но без нее я бы просто погиб, скорее всего, в качестве "вторичного сырья". Но были ли у меня хоть какие-нибудь шансы с ней? Я посчитал, что, прежде чем что-либо предприму самостоятельно, необходимо вначале научиться пребыванию в этом мире. Научиться понимать его. Вопреки кажущемуся, это было сложнее, чем обслуживание аудио-видео аппаратуры (это, как раз, заняло у меня четверть часа). Или обучение базовой работе на компьютере… (час!). Программа Windows 2001[13] продумана была таким образом, что с ней справился бы и безграмотный неандерталец. Гораздо труднее мне было понять перемену в нравах, в ментальности, перемену иерархии ценностей, а точнее, ее полнейшую анархизацию.

Я смотрел телевизор и никаким образом не мог понять, почему люди, имея в своем распоряжении столь чудесное изобретение, используют его так бездарно. Банальные сериалы о любовных перипетиях бразильцев, совершенно идентичные мордобои и автомобильные гонки, казалось, заполняли телеэкран без остатка. Гораздо худшими были беседы с людьми, которые без стеснения раскрывали самые тайные закоулки души. Впрочем, а разве хоть где-нибудь осталось место приватности: телекамеры вскальзывали в спальни предводителей крупных держав. Фотографы, которых называли папарацци, могли до смерти загнать политиков и людей искусства, совершенно не обращая внимания на то, а имеет ли хоть какое-то отношение к честной политике или искусству все то, что показывалось на первых страницах газет. Но самое паршивое, что из всей этой горячечной погони за сенсацией выглядывала пустота, отсутствие глубоких мыслей, каких-либо размышлений.

- Телевидение – это, прежде всего, жевательная резинка для глаз, - поясняла мне Моника.

Я мог бы с ней согласиться, если бы знал, что такое жевательная резинка.

- Но как все эти станции могут передавать эту чушь круглые сутки?! – раздраженно восклицал я. – Ведь это же пустая трата времени. Неужто никто не помнит, что жизнь так коротка? Ужас!

- Вовсе нет, как раз это и есть демократия. Телевидение дает людям именно то, чего те желают.

- Но как можно желать столь скучных, повторяющихся, схематичных программ, из которых невозможно узнать ничего интересного?!

- А если люди ничего и не желают узнавать?

- Тогда, зачем они это глядят?

Моника на минутку задумалась над ответом.

- Возможно, чтобы не быть одни…

Одиночество – любопытное дело. В мое время я принадлежал к редкому виду одиночек по выбору. Здесь одиночество было правилом. Одинокой была Моника, точно так же и ее приятель, предоставивший нам убежище, и педик-юрист (но без постоянного партнера, в связи с чем он был обречен на частые поиски новых симпатий в клубе или через Интернет). И это еще не конец. В домиках по соседству жили либо одинокие пенсионеры, либо мамаши-одиночки, воспитывающие детей… В основном, тоже без братьев или сестер.

- А где же бабушки всех этих детишек? – спрашивал я.

- В домах престарелых. У них там по-настоящему комфортные условия.

- А где семья?

- Семья – это бремя, обязательства, необходимость отречений, ограничений, а люди не желают отказываться и отрекаться от чего-либо.

На третий день, вскоре после того, как моя попечительница согласилась снять с меня наручники, я предложил ей совместную поездку в город. Моника начала возражать:

- Это слишком рискованно, тебя узнают. Рандольфи и его люди наверняка тебя разыскивают.

- Купишь мне седой парик и бороду, я же сыграю старичка на прогулке. И не бойся, от тебя я не сбегу. Ведь в этом нет никакого смысла. Все козыри у тебя в руках. Ведь ты же могла бы напустить на меня своих трансплантологов, и они ликвидировали бы меня как свидетеля их деятельности.

- И меня при случае.