Песчаная роза

– Везет, – повторила Олечка. – Это у тебя от природы, наверное.

– Наверное, – согласилась Соня.

Олечка работала в издательстве еще дольше, чем она, и за все это время не изменилась ни на йоту. Даже одевалась в такие же трикотажные платья с вязаной каймой, которые носила всегда. Так что, может, ей и не стоило завидовать тому, что не меняется цвет Сониных волос. Но она завидовала, и это тоже было так привычно, что уже не привлекало внимания.

Зазвонил Олечкин телефон, она стала оживленно беседовать по-английски. Наверное, с автором книги, перевод которой редактировала. Олечка была выдающимся редактором, знала это и не стеснялась выдвигать условия своей работы, притом так твердо, что этому стоило поучиться. Иметь дома компьютер она отказывалась наотрез. Это можно было бы отнести к числу странностей, если бы странности у Оли были. На самом же деле в ее прихоти была железная логика: нет домашнего компьютера – нет и внеурочной работы, и срочных звонков от начальства в субботу вечером с требованием начать и закончить какую-нибудь редактуру до понедельника. Да, Оля была не странной, а цельной, как бриллиант.

Пришел дизайнер Саша, спросил, утверждает ли Соня новый журнальный макет, который он ей прислал.

– Я вчера с Шаховским встречался, – сказал он, забирая распечатку макета с ее пометками.

– Да? – без интереса спросила Соня. – Он в Москве?

В Издательском доме Шаховского они с Сашей работали девять лет назад. Так давно, что уже и не верилось. Подтверждением того, что все тогдашнее Соне не приснилось, было лишь ощущение, будто Саша ей родственник – со всей странностью, которую содержит в себе родство: уже и нет у вас общих интересов, и втречаетесь редко, но стоит увидеться, как сознаешь, что перед тобой близкий человек, хотя и непонятно почему.

– У него тетка умерла, завещала квартиру. Приехал документы оформлять. На неделю, – сказал Саша уже в дверях.

Хотя Соня не спрашивала, зачем и на сколько приехал Шаховской.

День покатился с разумной неспешностью, которая тоже входила в число достоинств Сониной работы. Обедать пошли втроем с верстальщицей Катей и с Ниной Яковлевной. Обе они, как и Соня, любили разнообразить свою жизнь городской гастрономией, а не приносить еду из дому. Нина Яковлевна прослышала, что в кафе на Малой Никитской пекут ежевичные пирожки, от которых будто бы ум отъешь. Сведения не подтвердились – пирожки оказались самые обыкновенные. Зато обнаружился французский татен, и вот он как раз был необыкновенный, и всем троим понравился.

Катя была молодая и беременная, Нина Яковлевна пожилая и одинокая, но обе способны были видеть нечто одухотворенное в простых подробностях жизни. Такая способность казалась Соне редкой и драгоценной.

– Я недавно альбом купила про Камерный театр, – сказала Нина Яковлевна, когда вышли из кафе. И добавила, заметив, что Катя не поняла, что за театр такой: – Он теперь Пушкинский, на Тверском у нас. Но теперь это совсем не то, конечно. Какой красоты когда-то были спектакли, боже мой!

– Мне всегда было страшно жаль, что театр так призрачен, – сказала Соня. – Вышел из зрительного зала – и все развеялось. Не удержать.

– Зато в зрительном зале такие эмоции переживаешь, что никакие киношные эффекты не сравнятся, – возразила Нина Яковлевна.

Под эту приятную беседу они вернулись к себе на Тверской бульвар, и до вечера Соня уже не отрывалась от своего журнала, выглаживая последние материалы перед сдачей в типографию.

Про Бентли она вспомнила только в ту минуту, когда вышла с работы. Ничего страшного в этом не было, все равно собиралась зайти домой, чтобы переодеться перед тем как ехать к Максиму, так что котенок не остался бы голодным. Но все же стало неловко от того, что привыкла учитывать только себя. То есть, конечно, и Максим, и брат, и родители значили для Сони много, но жизнь каждого из них была устроена так, что все они, хоть и по разным причинам, обходились в своей жизни собственными силами.

Бентли играл с заколкой, которую сбросил с полки в прихожей, и на вошедшую Соню даже не глянул. Еды в его плошке оставалось еще достаточно, так что он, пожалуй, и не заметил бы, если бы она сегодня вовсе не появилась.

Хорошо, что Витька подобрал по крайней мере котенка. Щенок был бы требовательнее.

Соня досыпала Бентли корм и поменяла воду, думая при этом, какое надеть платье, и решила, что наденет крепдешиновое, расписанное золотистыми розами; ей нравилось, что они словно тонким пером нанесены на ткань. Максим не выражал о нем своего мнения, но она знала, что хорошо выглядит в одежде, которая нравится ей самой, потому и любила надевать именно это платье, когда ехала к нему. Вдруг пойдут куда-нибудь в субботу или в воскресенье вечером? Скорее всего пойдут. И она будет нравиться себе, и ему это будет нравиться тоже.

В кухню вошел Женя с пластмассовым чемоданчиком. Соня и не слышала, что он здесь.

– Привет. Дрель папину возьму, а? – сказал он. – Через неделю верну.

– Привет, – ответила она. – Можешь не возвращать. Вряд ли кто-то будет стены здесь сверлить.

– Ладно, – кивнул Женя. – Если что, я приду и просверлю.