Песенка для Нерона

(Вы, наверное, держите в уме, что я слегка философ, и думаете, будто я встретил этот неблагоприятный поворот спокойно и с достоинством. Жаль разочаровывать все, но это не так. Во-первых, не настолько я философ. Во-вторых, трудно сохранять достоинство и спокойствие, когда три солдата волокут тебя за щиколотки, а ты тем временем цепляешься за все косяки. Попробуйте сами и поймете, что я имею в виду).

В общем, в конце концов мы оказались в каталажке жалкого сицилийского городишки, и на сей раз, верите вы или нет, я был уверен, что мы встряли крепко. Средний римский солдат, может быть, и не гений; на самом деле, такая задача, как поглощение тарелки бобов, требует от него полной концентрации внимания, если он не хочет, чтобы примерно половина порции попала в нос; однако можно было поспорить, что рано или поздно они приглядятся к нам и подумают: крупный италиец с толстой шеей, маленький тощий грек с лицом, как у хорька — и тут до них дойдет, что они только что заслужили повышение. После этого мы предстанем перед магистратом, и совершенно неважно, узнают Луция Домиция или нет — мы натворили столько, что хватит приговорить к смерти целый легион.

Говорю это, как человек, уже узнавший на себе, каково висеть на кресте, когда сержант помахивает здоровенной дубиной у твоих ног, и открыто признаю, что весело мне не было.

— Это все ты виноват, — сказал я Луцию Домицию. — Ты должен был сказать мне, что пытаться спереть нагрудник из бани было совершенно идиотской идеей.

Он посмотрел на меня, покачал головой и улегся на пол.

— Нет, правда, — сказал я. — Я рассчитывал, что ты это сделаешь. Да, я знаю, что иногда я слишком увлекаюсь собственными замыслами, но тут-то ты и должен меня одергивать: не будь, блин, таким психом, Гален, это ужасная идея. А ты ничего такого не сделал. В итоге мы угодили в переделку.

— Проваливай в пекло, — сказал он.

— Ну да, конечно, — ответил я. — Из-за тебя именно туда я и отправлюсь, спасибо тебе огромное, — я расхаживал туда-сюда, но легче мне не становилось, да и камера была слишком мала для нормального расхаживания. — Луций Домиций, — сказал я. — ты когда-нибудь думал об этом?

— О чем?

— Ну, ты знаешь, — сказал я. — Что с нами происходит, когда мы умираем. Ну, ты как считаешь?

Он зевнул.

— Не сказать, чтобы я об этом думал.

Это меня слегка огорошило.

— Серьезно? — сказал я. — Странно, потому что я вроде бы помню, что в старые времена ты был верховным жрецом и распоряжался религиозными делами всей империи. Сдается мне, ты выполнял работу спустя рукава.

— Верно.

Мне это не понравилось. Мне надо было о чем-нибудь хорошенько поспорить.

— Черт побери, — сказал я. — Прекрасно сказано. Да если кто и должен разбираться в религии, так это ты. Ради всего святого, твой дядя — бог. Если уж на то пошло, половина твоей поганой семейки — боги, — я немного подумал. — Вот что, — сказал я. — Как ты думаешь, когда мы прибудем на другую сторону, они нас по-хорошему встретят?

— Сомневаюсь, — сказал он. — Все мои родственники меня ненавидели. Даже те из них, которых я не казнил, — он вздохнул. — Мой дядя, должно быть, уверен, что это я его убил; и даже если он так не думает, то вряд ли его сильно обрадовало то, что я сделал с его женой. Которая, — добавил он, — была заодно его племянницей. Поэтому я не думаю, что в его случае мы можем рассчитывать на теплый прием. Так, кто остается? Ну, скажем, мой прапрапрадедушка Август — он очень симпатизировал моему деду, так что тут есть какая-то надежда. С другой стороны, он всегда был чертовски строг, как я слышал. Если он знает, что я принародно играл на лире, мы угодим в Тартар быстрее, чем ты успеешь произнести «нож». Остается только его дядя Юлий, а он и в лучшие свои времена был полным ублюдком, — он опять зевнул. — На твоем месте я бы сразу по прибытии притворился, что мы не знакомы. Скорее всего, это сильно упростит твое положение.

— Спасибо большое, — сказал я. Немного помолчал. — То есть ты и в самом деле в это веришь, значит?

Он рассмеялся.

— Нет, конечно, нет, — сказал он. — Мой двоюродный дед Клавдий не может быть богом: каждый раз, когда он собирался посрать, ему требовались два лакея и хирург. Кроме того, не думаю, что он вообще верил в богов. Насколько мне известно, это чистая политика.

— Заткнись, чтоб тебя, — заорал я и сплюнул в складку своей туники, чтобы отогнать порчу. — И в хорошие-то времена говорить такое чертовски глупо, а уж в нашем положении...

Я не верил своим ушам. Нечего больше сказать, что ли? А что если Юпитер или еще кто-нибудь услышит?

— Успокойся, — вздохнул он. — Одно можно сказать точно: так это или нет, я узнаю очень скоро. Так какой смысл строить догадки?

Он начал действовать мне на нервы.

— Вообще-то очень большой смысл, — сказал я. — Например, я знаю кучу народа, которые думают, что если ты раскаешься перед богами в своих злодеяниях, то отправишься прямиком на Елисейские поля точно так же, как если бы прожил жизнь праведно. И если это хоть чуточку правда, то может быть важно.

Он покачал головой.