Песенка для Нерона

Ответ был ясен: я понимал, что единственный мой шанс в смысле девушки — это застрять тут на какое-то время, в течение которого ей придется исполнять роль нянечки, с озабоченным видом промокать мой лоб влажным тампоном, что вызовет во мне огромный прилив благодарности и восхищения ее добротой и состраданием — а это как ничто другое заставляет их соки струиться. Совершенно идиотская идея, обреченная на провал прямо на старте. Определенно, я повел себя как полный псих.

Возможно, это все оттого, что получил по башке).

Тем не менее отступать было поздно. Кроме того, объяснить все это Луцию Домицию было крайне затруднительно, даже если мы с ним останемся наедине на достаточно долгий срок, так что по размышлению я решил ничего не объяснять.

Жестоко по отношению к нему, конечно, но разве не для этого и существуют друзья?

— Вот что, — сказал Луций Домиций. — Я расскажу ему, кто он, может, это оживит его память. Может это сработать?

— Попробуй, хуже не будет, — ответил Аминта.

— Прекрасно. Ну, — сказал Луций Домиций, глядя в сторону, — тебя зовут Эвтидем, ты мой деловой партнер, мы торгуем сушеной рыбой и живем в Коринфе. Это в Греции, — добавил он, а я подумал, вот болван. Я вроде как утратил память, а не рассудок. Кроме того, я не мог не думать, что если я и в самом деле потерял память, то скармливая мне все это дерьмо просто для того, чтобы подкрепить легенду, он наносит мне неустранимый ущерб. И вот я лежу такой, веря всей душой, что я процветающий торговец сушеной рыбой, и тут просыпается моя настоящая память и сообщает, что я банный щипач-неудачник и мелкий прохиндей — да я бы с ума сошел. И у него не было даже такого извинения, как желание закрутить с носатой цыпочкой. Силы благие, сказал я себе, ну до чего ж ты безмозглый.

Но вслух, разумеется, я ничего такого не сказал, а только лежал с беспомощным и жалким видом и повторял время от времени: о, точно — все такое. Аминта таращился на меня поверх своего носа и спрашивал, не припоминаю ли я чего-нибудь, и я отвечал — нет, ничего, и он говорил, — пустяки, еще рано, — и что мне действительно надо хорошенько отдохнуть, а потом нежно ухватил Луция Домиция под локоток и утащил из комнаты.

И мы остались вдвоем — я и клювастая, но обожаемая Миррина. Она присела на край постели, некоторое время меня рассматривала, будто я был самым печальным зрелищем за всю ее жизнь, а потом спросила:

— Как ты чувствуешь себя теперь? Лучше?

Я подумал, о да, еще как.

— Немного, — сказал я. — Голова все еще болит.

— Конечно, — сказала она, вставая. — Действительно, мне стоит оставить тебя в покое, чтобы ты немного поспал.

— Нет, — быстро сказал я. — Я хотел сказал, э, все в порядке, болит не очень сильно.

— Если я промокну твой лоб влажной тканью, тебе станет лучше, как ты думаешь?

Можешь на это поставить, подумал я, но придержал мысль при себе.

— Да, это было бы очень мило с твоей стороны, — сказал я, пытаясь говорить с бесшабашной храбростью. — Если только у тебя нет других дел. Я не хочу быть помехой.

Она улыбнулась. Прекрасная улыбка.

— О, все в порядке, — сказала она. — Я часто помогаю братьям с пациентами. — Она взяла чашу и клок ветоши и начала возюкать ею у меня по лицу. Все равно что с макрелью целоваться, если по ощущениям, но важны намерения, как сказал Платон Аристотелю.

— Наверное, интересная это работа — врачевание, — сказал я.

— О, конечно, — ответила она, бросив на меня сентиментальный взгляд. — Чудесно видеть, как несчастным больным становится лучше. Многим из них, во всяком случае. Мои братья очень хорошие врачи, ты не мог бы оказаться в лучших руках.

— Я в этом уверен, — ответил я, и капля воды стекла мне со лба в глаз. — Я и сам это вижу. У него очень хорошие манеры, у твоего брата.

— О, у нас дома он знаменит. Люди приходят за многие мили.

— Ну, — продолжал я, — а как тебе понравился Рим? Думаю, он сильно отличается от вашей родины.

— О да. Все такое большое, яркое и чудесное, как в сказке. Конечно, мы видели и много печального — все эти бедняки на улицах. Мне их так жалко, сидящих повсюду с маленькими чашами и выпрашивающих милостыню.

— Это трагедия, — согласился я. — Но такова жизнь.

— О да. Жизнь порой может быть очень печальна.

О, прекрасно, подумал я, у нас возникает взаимопонимание. Видите ли, какое дело: когда закон преследует тебя, как дикое животное, когда нет денег и возможности оставаться на одном месте больше пяти минут, времени болтать с девушками практически нет, а девушки, с которыми удается поболтать — это, главным образом, прислужницы в трактирах или те, которых можно встретить у бань.

Не то, чтобы я драл нос — они совершенно замечательные, но совсем не те, с которыми можно чинно-спокойно обсудить важные проблемы, как мы сейчас с Мирриной. Кроме того, удовольствие удовольствием, но есть кое-что еще. Мне всегда хотелось поцеловать девушку, не испытывая подозрений, что она засовывает язык мне в рот только для того, чтобы выудить мою мелочь.

— И все же, — продолжал я, — в Риме множество замечательных вещей, на которые стоит посмотреть. Ты уже побывала в Цирке?

Она нахмурилась.