Пещера

Уже дважды позабыли покормить собаку. Памятуя о временах голодухи, когда питать взыскующую еды утробу было нечем и оставалось лишь питать надежду на завтра, Найдён не жаловался, но потерял интерес к несению караульной службы, растянулся у своей конуры, поскольку, наверно, знал древнюю мудрость, что лежа голод перетерпливать легче, и терпеливо ждал, пока кто-нибудь из хозяев не хлопнет себя по лбу и не воскликнет: Вот дьявол, мы же про собаку забыли. Впрочем, ничего удивительного, шли такие дни, что и самих себя забыть можно было. Однако благодаря тому, что постоянно приходилось, урывая время у сна, выполнять разнообразные производственные операции, хоть Сиприано Алгор и не переставал твердить дочери: Ты должна отдыхать, ты должна отдохнуть, да, так вот, благодаря этим параллельным работам вышедшие из печи триста кукол были все до единой ошкурены, отчищены, раскрашены и высушены в ожидании того дня, когда гончар поедет забирать зятя из Центра, а триста других, еще только вылепленные из глины, красовались без видимых огрехов и дефектов в надменном сознании своей безупречности и, тоже подсыхая на солнце и ветерке, готовились к обжигу. Гончарня, казалось, отдыхает после безмерной усталости, и тишина опочила на ней. Под сенью шелковицы отец и дочь смотрели на выстроенные шеренгами шестьсот фигурок и думали, что сделали отличную работу. Сиприано Алгор сказал: Завтра в гончарню не зайду, нельзя же на одного Марсала переваливать все заботы, а Марта сказала: Думаю, нам бы надо отдохнуть несколько дней, прежде чем взяться за вторую партию, и Сиприано Алгор спросил: Трех дней хватит, и Марта ответила: Лучше, чем ничего, и Сиприано Алгор снова спросил: Как ты, и Марта сказала: Хорошо, устала только, а Сиприано Алгор сказал: А я вот никогда еще так хорошо себя не чувствовал, и Марта сказала: Наверно, это и принято определять как удовлетворение от выполненного долга. Вопреки тому, что может показаться, в этих словах не звучит ирония и вообще ничего не звучит, кроме усталости, которую хотелось бы назвать бесконечной, если бы в этом случае не проявилось несоразмерное преувеличение. Так или иначе, Марта утомилась не столько физически, сколько оттого, что беспомощно наблюдала за безутешно-горькой и еле скрываемой печалью, снедавшей отца, за перепадами его настроения, за трогательными попытками выглядеть уверенным в себе и властным, за тем, как одержимо, как категорично настаивает на собственных сомнениях, будто надеясь таким способом отделаться от них. Да еще эта женщина, Изаура, Изаура Мадруга, соседка с кувшином, которой недавно всего только и ответили: Ничего – на вопрос: А отец, заданный ею, пока, потупившись, она отсчитывала сдачу, хотя должны были бы за руку привести ее сюда, войти с ней в гончарню, где работал Сиприано, сказать: Вот она, а потом прикрыть дверь, оставив обоих внутри до тех пор, пока слова не станут на что-нибудь пригодны, а молчание, бедняжка, так молчанием и останется, и всякому известно, что зачастую даже те, кто кажется красноречивым, дают повод – с самыми серьезными и порой даже роковыми последствиями – для ошибочных толкований. Слишком робки мы, слишком боязливы для такого, думала Марта, наблюдая за отцом, который, кажется, задремал, слишком плотно увязли мы в сетях так называемых условностей и приличий, в паутине уместного и неуместного, и узнал бы кто-нибудь, что я сделала, тотчас же сказал бы, что бросить женщину к ногам мужчины – да, вот так бы и сказали – есть вопиющее попрание прав личности и вдобавок еще безответственная неосторожность, ибо кто знает, как там могут развернуться дальнейшие события, ибо счастье людей – это не то, что сегодня произведено и гарантированно продлится до завтра, и в один прекрасный день нами соединенные окажутся врозь и мы рискуем услышать: Это вы во всем виноваты. Марта не хотела сдаваться на эти речи здравого смысла, последовательного и скептического плода жестоких житейских битв: Очень глупо упускать настоящее только из страха перед будущим, сказала она себе и добавила: Впрочем, не все уже завтра произойдет, кое-что и на послезавтра останется. Что ты сказала, спросил вдруг отец. Ничего, я тихонько сижу и молчу, чтобы вас не разбудить. Я не сплю. Значит, мне показалось. Ты сказала, что-то насчет послезавтра. Как странно, удивилась Марта, неужели я так сказала. Я не спал. Значит, я спала, заснула и тут же проснулась, так бывает со снами, всегда они без конца, без начала, то есть начало тут, а конец где-то еще, и потому, наверно, так трудно их толковать. Сиприано Алгор поднялся: Пора ехать за Марсалом, ничего, что еще рано, я тут подумал, что зайду в департамент закупок, предупрежу, что первые триста штук готовы, и договорюсь о приемке. Правильно, сказала Марта. Сиприано Алгор переоделся, сменил рубашку и башмаки и через десять минут уже садился в кабину. Пока, сказал он. Счастливо вам добраться. А вернуться – еще счастливей, забыла ты сказать. Да, еще счастливей, потому что вас будет двое. Всегда твержу и твердить буду, что с тобой невозможно разговаривать, на все-то у тебя найдется ответ. Найдён подошел узнать, возьмут ли его с собой хоть на этот раз, но Сиприано Алгор сказал, что нет и чтоб набрался терпения, город – не лучшее место для деревенских псов.