Райф горел в лихорадке, мокрый и опухший. Собственные руки казались ему на ощупь снятыми с огня кусками мяса. У него все болело, но он едва сознавал эту боль. Она часто погружала его в сон, и горячка пользовалась этим, проводя багровые полосы по его коже так, что он чувствовал это даже во сне. В его сновидениях не было больше знакомых ему мест и людей. Незнакомцы говорили с ним, называя Свидетелем Смерти, серебристые волки гнались за ним по бледным лесам и замерзшим озерам, и отполированный до блеска лед отражал луну и звезды. Пара воронов, кружа над головой, вела его на север, всегда на север. Порой над верхушками деревьев мелькали стены и арки разрушенного города, а однажды он увидел, что идет по льду кровавого моря.
Он просыпался, не в силах даже шевельнуть языком, и засыпал опять.
Его больше не били. Кто-то пару раз в день приносил ему надутые пузыри с водой и сваренный в пиве овес. Поворачивая обратно, пришельцы плевались, словно уход за ним вызывал омерзение, которое они не хотели занести домой, к женам и детям. Одни, случайно прикоснувшись к нему, творили знамение Каменных Богов, другие вполголоса ругались, обзывая его отродьем Градского Волка или бранными словами. Все они желали ему смерти — Райф видел это по холодным черным точкам в их глазах.
Они каждый раз возвращали его назад, и он просыпался, моргая, с пересохшим ртом и пальцами, намертво приклеенными к амулету.
Благодаря этим словам он сохранял рассудок.
В самую тяжкую ночь, когда он, мокрый, как утопленник, трясся на каменной скамье, раздираемый снами и горячечными видениями, он почувствовал, что соскальзывает куда-то на край мира. Бледная смерть явилась в его темницу. Райфу не нужно было видеть ее, чтобы знать, что она здесь. Он узнал ее сразу, как брат, разлученный с сестрой при рождении.
«Мы с тобой из одного теста».
Эти слова, неведомо откуда взявшиеся, скользнули у него по спине, как ледяные шарики. Где-то по краям его зрения плясали изломанные тени — такие бывают на закате. Райф облизнул сухие, как бумага, губы. Ему, наверно, следовало бы испугаться, но ни тело его, ни ум уже не способны были порождать страх. Он заморгал, потому что только это и мог делать.
«Может, мне взять тебя к себе, Свидетель?»
Голос звучал где-то ниже его подбородка, вызывая тихую, сладкую боль, какая бывает от укуса любовницы или щипка сестры, и тени росли с каждым словом. Райф лежал тихо. Что-то коснулось его щеки, чье-то дыхание осело на зубах и глазных яблоках. Вкус только что свернувшегося молока наполнял рот — вкус новой смерти.
Тени, целиком заполнив зрение, хватали его за руки и за ноги, пустыми глазницами и ртами высасывая из него жизненное тепло. Холод вливался в его поры, впитываясь все глубже сквозь жир, мышцы, мембраны и кости к тому единственному, чего желала Смерть: его душе.
Райф ловил ртом воздух. То, что он видел или что ему мерещилось посередине темноты, останавливало его сердце. Смерть показала товар лицом. Райфа обуял ужас, и он ощутил всем своим существом, что не хочет идти этой дорогой и не хочет отправляться в ад, ожидающий его меж ее рук.
Тени, словно комары-кровососы, запускали в него свои алмазные клыки. Нити слюны, блестя, как паутина, прошивали кожу холодом.
Райф понес руку к горлу. К ней прикасалась дюжина приспешников Смерти, тянущих ее вниз, но Райф перебарывал их, сцепив зубы. Он Райф Севранс, Ворон, Клятвопреступник, Свидетель Смерти, и ничто не помешает ему коснуться своего амулета.
Гнев разгонял кровь по телу, уже начавшему цепенеть. Все новые и новые тени слетались на живое тело. Руку Райфа дробила их бесплотные тела. Она здесь, и с ней ничего не случилось. Протыкая пальцами пустые глазницы, Райф дотянулся до амулета. Как только его палец коснулся холодного клюва, Смерть удвоила свои усилия, но он был слишком близок к цели, чтобы сдаться. Он сжал амулет в кулаке.
Мгновение растянулось до бесконечности. Тени продолжали свою трапезу, но он больше не обращал на них внимания. Амулет назвал имя, только для него одного, и сердце Райфа ожило, стукнув один раз.
Аш.