Пещера чудовищ(изд.1943)

– Нет, нет, что касается меня, то я не войду, – возразил Нуарэ. – Мне уже пора ехать… Ведь мне предстоит еще проделать путь в девяносто километров!

– Не знаю, как мне вас благодарить! – сказал ему Жан.

Он сильно закашлялся.

– Послушайте, Жан, вам не следует дольше оставаться на улице. Войдемте!

Продолжая его уговаривать, я в то же самое время обернулся к Нуарэ. Я хотел объясниться с ним хотя бы при помощи жестов, насколько это позволяли окружавшие нас сумерки. Я прикоснулся к своим глазам, указывая ему на глаза Жана, которые все еще оставались закрытыми, проделывая головой вопросительные движения.

– Всего хорошего, Жан! До скорого свидания! – сказал Нуарэ. – Берегите себя… До свидания, Бар!

Затем, быстро нагнувшись, он прошептал только одно, полное ужаса слово:

– Слепой!

Я видел, как он, безнадежно махнув рукой, скрылся в темноте, в то время как я, окончательно растерявшись и испытывая смешанное ощущение радости и скорби, повел к себе в дом Жана Лебри.

– Мы явились к вам крадучись, как злоумышленники, – сейчас же начал он свои извинения. – Я не хотел громко отвечать вам, когда вы спрашивали: «Кто там?». Я надеюсь, что нас никто не видел и не слышал. Дело в том, что если бы мама узнала внезапно… Ведь она думает, что я убит, не правда ли?

– Осторожно, Жан, здесь две ступеньки наверх. Вот, вот! Теперь налево. Вот мы и у меня в кабинете. Садитесь и выпейте валерьяновых капель… Я устрою вас на ночь в комнате для гостей, а завтра я с самого утра отправлюсь к вашей матушке… Я очень рад вас видеть, Жан!

– А я-то как счастлив! – сказал он, проводя рукой по лбу, и все лицо его озарилось радостным светом.

Теперь, при свете, я снова стал внимательно присматриваться к нему. Его вид внушал мне серьезные опасения, и мне стало понятно, почему я несколько минут тому назад, среди окружавшей нас темноты, с трудом мог узнать в нем прежнего Жана Лебри. Кожа на его лице была болезненно суха и казалась натянутой на резко выдающиеся скулы. Под влиянием волнения его щеки покрылись неестественно ярким румянцем. За последние пять лет его болезнь, по-видимому, разыгралась в полной мере.

Но тут Жан принялся говорить прерывающимся от волнения голосом, каким обычно говорят люди, охваченные сильной радостью:

– Третьего дня я приехал в Лион и явился в канцелярию своего полка. Меня сейчас же освободили от военной службы. Я попросил, чтобы меня провели к Нуарэ. Он сообщил мне, что вы возвратились в Бельвю в январе месяце. С ним вместе мы и решили, что мне лучше всего будет вернуться сюда ночью. Я не хотел отправлять вам телеграммы или звонить по телефону – из-за мамы. Мне казалось, что малейшая неосторожность или оплошность может убить ее. Да, кроме того, я хотел избежать всякого шума, расспросов, газетных сообщений…

– Мы сделаем все возможное, чтобы избежать этого. Успокойтесь, милый Жан, не мучьте себя всякими сомнениями.

– Вы знаете, ведь я только в Страсбурге снова попал к своим! Со мной произошел совершенно необычайный случай, целое происшествие!.. Вообразите себе: меня выкрали, да, да, именно выкрали из германского госпиталя! Я почти ничего не видел, и они этим воспользовались. Мне совершенно неизвестно, куда они меня свезли. Я был прекрасно обставлен и пользовался хорошим уходом. Меня окружали какие-то неведомые врачи, которые, по-видимому, желали испробовать на мне новые способы лечения. Но они ни во что меня не посвящали и умалчивали о том, где я нахожусь, а я никуда не выходил… Наконец один из недовольных начальством служителей рассказал мне о нашей победе, о разоружении и оккупации Германии… В один прекрасный вечер я бежал вместе с ним. Мы провели в вагоне бесчисленное количество долгих часов, и он расстался со мной лишь у моста через Рейн. «Теперь выпутывайтесь дальше сами, – сказал он мне. – Вы – в Страсбурге, и здесь везде французские войска». Я представил о себе сведения, удостоверяющие мою личность… Вот и все! Не правда ли, это необычайно?

– Да, действительно необычайно! – заметил я.

Но, отвечая ему, я не думал о том, что говорю. Жан приоткрыл глаза, и я остолбенел от изумления. Ах, если бы вы только могли видеть эти глаза! Вообразите себе античную статую, которая вдруг ожила. Представьте себе прекрасную мраморную голову, приподнимающую свои веки, медленно скользящие по совершенно сплошному и ровному глазному яблоку, на котором нет ни малейшего намека на зрачок.

– Как же вас лечили? – спросил я.

– Вы хотите знать, как лечили мои глаза! – и он снова их быстро закрыл. – Как вам сказать? Должно быть, перевязками и промываниями. Я как-то плохо отдавал себе в этом отчет. Они мне ничего не объясняли… У меня создалось такое впечатление, что мой случай представлял для них совершенно исключительный интерес и что они держали меня с целью его изучить… Теперь я уже поправился и не представляю собой никакой ценности для науки.

– Вы поправились, мой милый Жан?

– Ну да, я хочу этим сказать, что я больше не нуждаюсь в лечении.