Пещера Лейхтвейса. Том второй

— Мне не нужен парикмахер, — ответила она, — хотя отец и предложил прислать мне одного, но я ему объяснила, что мне его помощь не нужна: я каждое утро сама причесываюсь, и сегодня, в день моей свадьбы, хочу, чтобы волосы мои были убраны так же просто, как и всегда.

— В таком случае, это мое несчастье! — воскликнул молодой человек с отчаянием. — Если барышня не позволит мне причесать ее сегодня, я упущу лучший случай в жизни и уже никогда больше не буду в состоянии завоевать свое счастье.

— Ну так объяснитесь понятнее: в чем дело? Какое может иметь отношение моя прическа к вашему счастью?..

— Я это объясню, сударыня, в нескольких словах, — сказал молодой человек, нервным движением запустив руки в свои белокурые волосы. — Я парикмахер и только несколько месяцев назад переехал из Дрездена в Берлин. Тут я нанял маленькую лавочку и надеялся приобрести известность. И я хочу достичь этого непременно и обзавестись собственным хозяйством. Уезжая из Дрездена, я оставил девушку, которую люблю всем сердцем и с которой обручен уже три года. Но так как я не могу сделаться самостоятельным хозяином и заработать столько денег, чтобы завести собственную мастерскую, то приходится откладывать свадьбу с месяца на месяц, из года в год; а это очень тяжело, сударыня, когда люди так любят друг друга и очень хотели бы повенчаться.

Этим рассказом молодой парикмахер совершенно завоевал сердце Гунды. Сегодня, когда должно состояться ее собственное бракосочетание, она не могла понять людей, которые не могут, подобно ей и Курту, подойти к алтарю и быть соединенными священником навеки. Однако она все-таки еще не могла догадаться, к чему в конце концов клонит молодой парикмахер.

— В течение нескольких месяцев я уже содержу парикмахерскую в Тешене, — продолжал тот свои объяснения, — но мне мешает сильная конкуренция: здесь четыре старых мастера, которые с давнишних времен живут в городе и уже десятки лет здесь практикуют. И несмотря на то, что я убил все свои маленькие сбережения, чтобы устроить как можно красивее и элегантнее свою мастерскую, все-таки почти ни одна душа не отворяет моей двери. И я теперь сижу один с моими гребенками, косами, париками и зеркалами.

— Это, действительно, очень печально: в самом деле мне жаль вас.

— Если вы жалеете, то можете спасти меня, сударыня, — горячо воскликнул парикмахер, — вам стоит только разрешить мне сегодня, как говорится, привести вашу голову в порядок. Я артист своего дела и убежден, что сумею так убрать ваши чудные волосы, что весь Тешень с ума сойдет. Целую неделю здесь ни о чем не говорят, кроме как о вашей свадьбе, и все ломают себе головы над тем, какое вы наденете платье и как будете причесаны. Добрая барышня, не отвергайте моей просьбы. Положите основание счастью двух любящих сердец. Дайте мне возможность показать жителям Тешеня и его окрестностей, на что я способен и какой у меня превосходный вкус. Тогда ваш покорнейший слуга будет считать себя обязанным вам на всю свою жизнь.

Льстивый молодой человек, имевший во всей своей внешности что-то женственное, так забавно кривлялся во время своего рассказа и сопровождал его такой массой театральных жестов, что Гунда с трудом удерживалась от смеха. Но она была слишком добра и сострадательна, чтобы отказать в просьбе бедняку.

— Хорошо, — проговорила она, — я согласна; зайдите через час причесать меня к венцу. Да, я вспомнила, что до сих пор мне еще не принесли моего свадебного венка, может быть, вы будете любезны зайти к садовнику, которому он заказан. Это самый лучший во всем городе — возьмите у него венок и принесите с собой.

— Как я счастлив, сударыня! — воскликнул парикмахер и чуть не бросился на колени перед Гундой. — Ах, наконец-то тешенцы увидят, что я за человек и что могу создать! Ваша прическа будет самым лучшим украшением вашей свадьбы. Что касается венка, то я позабочусь о нем, но садовник едва ли отдаст мне его без вашего разрешения. Может быть, вы вручите мне записочку к нему?

— С удовольствием.

Гунда присела к маленькому изящному письменному столику и набросала несколько слов на листочке бумаги. Если бы она в эту минуту обернулась, то была бы поражена переменой, произошедшей в молодом человеке. На его лице сверкало выражение адского торжества, а кафтан заколыхался так, точно он прикрывал не грудь мужчины, а пышную женскую грудь, которая поднималась и опускалась от сильного волнения.

— Вот, возьмите.

С этими словами Гунда протянула записку молодому человеку, которую тот принял, еще раз поцеловал руку невесты и удалился с развязностью, столь свойственной юным Фигаро.