Пещера Рыжего монаха

— Ты знаешь, о чем я говорю, — тихо произнес игумен. Василид подался вперед и весь обратился в слух. Казначея передернуло от этих слов.

— Господь с вами, владыко, — так же тихо ответил он, — в том, о чем намекать изволите, все будущее благополучие обители. Господь сподобил братию особой милости, так пусть этот дар лежит неприкосновенным и ждет своего часа.

— Час настал, час бедствий народных, и пора вспомнить о том, что лежит втуне. Люди умирают от голода, а мы копим презренный металл. Тем паче, что золото, о коем речь, не есть священные предметы культа.

Евлогий уже не сдерживал кипевшей в нем злости:

— Неужели вы не понимаете, что золото пойдет не голодным, а на кольца комиссарским женам! Законная власть придет, как ответствовать будете перед ней?

Игумен вспыхнул:

— Как смеешь настоятелю грозить! Я властью церковной над вами поставлен — я и в ответе за все!

Василид видел, как менялся в лице настоятель, как дрожали его старческие руки, слышал, как срывался голос, и мысленно призывал на голову ненавистного Евлогия господнюю кару. Но кары не последовало, и казначей нанес последний удар:

— Воля ваша, а только скажу: дни ваши сочтены, скоро на Страшном суде будете ответ держать. А я на земле в ответе буду. Что хотите делайте, а того, о чем говорить изволите, — не отдам.

Ухватившись за ручки кресла, игумен резко поднялся. Взгляд его блуждал, рот открылся и судорожно ловил воздух. Он хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова; силы оставили его, он рухнул в кресло и схватился за сердце.

Какая-то сила подхватила Василида. Забыв обо всем, обливаясь слезами, он вбежал в приемную и бросился к старику.

Казначей, помедлив несколько мгновений, стремительно пошел к выходу. На пороге он резко обернулся и кинул на послушника взгляд, от которого у того похолодела спина.

Василид нагнулся над стариком — он был почти без чувств.

— Склянку из спальни принеси, — прерывающимся голосом проговорил отец Георгий. Василид опрометью бросился туда, вернулся и накапал в стакан жидкости из пузырька.

Игумен выпил лекарство и замер. Василид с тревогой следил за его лицом. Отец Георгий постепенно приходил в себя. Старческий румянец появился на щеках, руки дрожали не столь сильно. Он поднял глаза на послушника.

— Так ты, выходит, слышал все?

Василид потупился.

— Да-а, — протянул игумен. — Воистину сказано — не всяк свят, кто церковный пол топчет. — Потом добавил: — Подслушивать — грех… О том, что слышал, — молчи.

Прибежал запыхавшийся монастырский доктор в сопровождении брата милосердия. Они помогли игумену добраться до кровати. Старик отослал мальчика с наказом не отлучаться из келейной.

Сидя в полумраке комнаты, Василид снова и снова переживал случившееся. Зрелище униженного владыки и торжествующего казначея было мучительным для него. Какая-то тайна крылась в их отношениях. Что за золото, о котором шел спор? В чем причина безнаказанной дерзости казначея? От этих мыслей голова шла кругом.

Пробыв с полчаса, доктор ушел. Еще через полчаса Василид явился на звон настоятельского колокольчика. Запах лекарств стоял в комнате. Игумен лежал в постели, руки его бессильно вытянулись вдоль тела. Слабым голосом он велел келейнику вызвать к себе членов монастырского совета. Спустя немного те из них, кого удалось разыскать, прошли в спальню. Василид не мог слышать, о чем они говорили с настоятелем, но видел, как, проходя назад, уставщик[30] и эконом, усмехаясь, обменялись удовлетворенными взглядами.

Наступила ночь. Продолжая думать, Василид долго не мог заснуть. Что-то подсказывало ему, что прежней безмятежной жизни пришел конец. Ясно, что Евлогий не простит ему подслушивания. Уж если над игуменом он имеет какую-то непонятную власть, то ему, Василиду, следует держаться от казначея подальше. Природная доброта отступила на этот раз перед негодованием, и Василид нарисовал в своем воображении отрадную картину: за все содеянное Евлогий попадает в ад и в окружении ликующих чертей поджаривается на сковороде. Картина эта несколько утешила его сердце, и Василид наконец заснул.

Весь следующий день настоятель не поднимался с постели, но утром второго дня велел заложить фаэтон и, несмотря на протесты доктора, стал собираться в дорогу. Василид без труда заключил, что отец Георгий направляется в Сухум, к церковному начальству.

Мальчик отстоял службу в храме и, чтобы не встречать постылого казначея, пошел бродить по парку. Уже много лет здесь трудилась армия садовников во главе с ученым братом Тиверием. Свезенные чуть ли не со всего света растения отлично чувствовали себя в климате благословенной Колхиды, а человеческие руки с любовью довершали работу природы. Одних пальм здесь насчитывалось с десяток видов. Гималайский кедр соседствовал с русской березой, кавказская ель — с индийской азалией. Между деревьями росли японский банан, турецкая сирень, вирджинский можжевельник, пампасская трава…