Пещера смерти в дремучем лесу(Два готических романа)

После сих слов, замок колеблется до основания; страшилище машет своими крыльями, и в тот же миг густой туман поднимается и покрывает всю залу. Родольф не мог более различать предметов; но в средине сего густого мрака, три раза ужасные вопли поражали его слух. Вдруг быстрый луч света, происходящий с востока, освещает место, которое занимал кавалер; он подымает глаза и примечает облако, подобное тому, которое в лесу показывало дорогу к Пещере Смерти. Скоро потом различает он среди залы воина, покрытого блистающими оружиями и имеющего на своей груди знак Креста. Сияние, его окружающее, рассеивает туман, и Родольф примечает, что из всех гостей, собравшихся на пир, остался он только один. Гнусное страшилище также исчезло при приближении сего, не столь уже ужасного привидения, который, сходя с облака и смотря на кавалера очами, исполненными небесною благостию, простер руки, дабы облобызать его. Родольф, будучи в содрогании, какового он еще никогда не чувствовал, силится приближаться к нему; но он не успел еще дотронуться до привидения, как все его вещество исчезает; блистающая его броня пропадает, и кавалер, увидев, что он не что иное прижал к своей груди, как скелет, трепещет и отступает от ужаса назад, отверзая руки. Привидение, однако ж, не поверглось на землю; но, делая движение в воздухе окровавленною шпагою, которою сначала не действовало, оно произнесло сии слова слабым и томным голосом: Из сей оледенелой руки прими сию шпагу, которая должна отплатить за мою смерть, и привести тебя в принадлежащие тебе права. И тотчас оно исчезло.

Трепет и ужас разбудили Родольфа; члены его были покрыты холодным потом; во время нескольких минут едва осмеливался он поднимать глаза, страшась повстречаться с каким-нибудь ужасным предметом, и страх, который вкрался в его сердце, был для него, может быть, самое трудное беспокойство, потому что в первый раз почувствовал он оного прикосновение. Однако постепенно он увидел, что все сие было ни что иное, как сон; но как он ни прилагал старания, да бы отвлечь себя от сих ужасных воображений, душа его чувствовала еще впечатление оного; он приписывал сему сновидению скрытую важность и не верил, чтоб это могло быть пустое мечтание, произведение разгоряченного воображения, которое причиняло ему столько живое содрогание.

Утро уже весьма приблизилось. Родольф встает, садится к окну и предается размышлениям. Слова сего привидения, которое вдруг потом приняло столь гнусный вид, раздавались еще в его ушах, и он твердо уверился, что скоро некоторое происшествие откроет ему смысл сего оракула. Все его догадки не позволяли ему отгадать, кто бы был тот, за которого привидение, казалось, принуждало его к мщению, а иногда он принужден был думать, что это был тот, который, соображаясь с простонародными слухами, был убит в Пещере Смерти.

Он предавался еще сим размышлениям, как увидел присланного от барона, который приглашал его завтракать в свою комнату; он пошел и застал барона одного, который принял его весьма отлично, и осыпал его всеми похвалами, какие только самая лестная учтивость может произвесть. Он хвалил его характер, а особливо его героические деяния; но все сии приветствия причиняли более кавалеру горести, нежели удовольствия, коему чрезмерная скромность соделывала наказанием похвалы самые истинные. Он немедленно воспользовался случаем обратить разговор на другие предметы, и старался отвечать на все вопросы, которые барон делал об землях, которые он проезжал во время своего путешествия. Барон спросил его наконец, какое было его отечество.

— Я родился в городе Праге, сударь, — отвечал кавалер.

— Посему отец ваш был из Богемии? — спросил барон.

— Вам покажется, может быть, странно, сударь, — отвечал Родольф, — что я истинно не знаю, какое было отечество отца моего. Изабелла фон Глацдорф, мать моя, была из самой древней богемской фамилии; но я потерял в малолетстве родителей моих, и не могу ничего о них помнить. Я не знаю их несчастий, как токмо некоторую часть, и то из повествований дяди, которому должен я воспитанием.

— Вы возбуждаете мое любопытство, — сказал барон. — Могу ли вас спросить, какие сии несчастия, в коих вы находились столь молоды, и вас окружали?