Пещеры древних. (THE CAVE OF THE ANCIENTS)

— Лобсанг, — строго произнес он, — ты что, совсем растерял свою сообразительность? Неужели ты не знаешь таких простых вещей? Ты что, забыл о Серебряной нити, пучке электрических волокон, которые соединяют твое тело с душой? Ты действительно живешь в мире иллюзий, Лобсанг!

Я почувствовал, что краснею. Конечно же, я знал о Серебряной нити, пучке отсвечивающих голубым волокон, которые соединяли мои физическую и духовную сущности. Во время астральных путешествий я неоднократно замечал, как эта нить пульсирует и излучает свет. Она напоминала мне пуповину, посредством которой новорожденный связан с матерью, только «ребенок» в данном случае был физическим телом и не мог существовать, если «пуповина» обрывалась.

Я поднял глаза на Наставника, и он продолжил:

— Находясь в физическом мире, мы начинаем думать, что только он имеет значение. Подобное заблуждение является одной из уловок Высшего Я. Ведь если бы мы помнили о том, насколько счастливы мы были в духовном мире, удержать нас здесь могли бы лишь невероятные волевые усилия. Если бы человек помнил свои предыдущие жизни, когда он, возможно, был кем-то более значительным, ему бы не доставало скромности. Сейчас мы выпьем немного чаю, а затем я расскажу тебе о жизни одного китайца от рождения до смерти и возвращения в потусторонний мир.

Лама протянул руку к маленькому серебряному колокольчику и собирался уже позвонить. Но тут он заметил выражение удивления на моем лице и спросил:

— Ну, о чем ты хочешь спросить меня?

— Сударь! — воскликнул я. — Почему о китайце, а не о тибетце?

— Если я скажу тебе, что этот человек — тибетец, ты будешь пытаться связать его имя с теми, кого ты знаешь, но безрезультатно.

Он позвонил в колокольчик, и монах принес нам чай. Наставник задумчиво смотрел на меня.

— Знаешь ли ты, что с каждым глотком чая мы поглощаем миллионы миров? — спросил он. — Молекулы в жидкостях размещаются не так близко друг к другу, как в твердых телах. Если бы ты мог посмотреть на молекулы этого чая в увеличенном виде, ты бы увидел, что они кружатся, как песчинки в прибрежной волне. Даже газ, такой как наш воздух, и тот составлен из молекул, крохотных частичек. Однако мы отклонились от темы — о жизни и смерти китайца.

Он закончил пить чай и ждал, пока я допью свой.

— Сенг был старым китайским мандарином, — начал Наставник, — жизнь его прошла удачно, и вот теперь, на ее закате, он стал сильно беспокоиться. У него была большая семья, много наложниц и рабов. Сам император благоволил ему. Он был близорук, и поэтому, сидя у окна своего дома, сквозь узкие щелочки старческих глаз едва мог разглядеть фазанов, которые важно расхаживали в его красивом саду. До его глохнущих ушей едва доносилось пение птиц, которые перед закатом возвращались к своим гнездам. Сенг прилег, откинувшись на подушки. Он уже начал ощущать, как к нему потянулись дрожащие пальцы Смерти, понемногу отнимающей у него жизнь. Солнце медленно скрылось за старинной пагодой. Так же медленно угасал старый Сенг. Он вытянулся на подушках и испустил дух. Солнечный свет померк, в комнате зажгли лампы, но старого Сенга уже не было — он отошел вместе с последними лучами дня.

Наставник посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я слушаю его, а затем продолжил:

— Старый Сенг лежал на подушках, и постепенно все процессы в его теле останавливались. Кровь больше не циркулировала по артериям и венам, все внутри тела пришло в оцепенение. Тело старого Сенга умерло, жизни в нем больше не было, оно отслужило свое. Однако ясновидящий, если бы он присутствовал в этот момент поблизости, заметил бы вокруг тела старого Сенга легкую голубоватую дымку. Он бы увидел, что над телом зависло полупрозрачное очертание, соединенное с телом Серебряной нитью. Нить постепенно становилась все тоньше и в конце концов исчезла полностью. Душа, обитающая в теле старого Сенга, бесшумно, как облачко дыма от благовоний, поплыла прочь, без труда проходя сквозь стены, которые встречались на ее пути. Лама еще раз наполнил свою чашу, проследил за тем, чтобы мне тоже хватило чая, и продолжил: