Пешка

… потому что вчера этот человек задал мне еще несколько вопросов — тяжелых вопросов — о вещах, в которые я верю. Федерация, которую знает он, сильно отличается от той, какую знаю я. Это помогло мне понять, как легко можно просто отбросить проблему, если она вроде бы не касается тебя напрямую. Как это опасно! И как легко можно обмануться! Он также сказал мне: «вы должны знать место, чтобы увидеть его уродство»… Что ж, я знаю биохимический бизнес… Элнер продолжала рассказывать Конгрессу свое видение того, что может сделать ослабление контроля над химическими препаратами с отдельными человеческими личностями миллионов принимающих эти препараты, и как легко это может быть сделано. Элнер говорила, что она — член правления корпорации, связанной с производством наркотиков, ей принадлежит большая часть патентов на эти наркотики. Что дерегуляция приведет к увеличению прибылей, а это даст дополнительную власть ЦХИ (и Центавру, хотя она не назвала его по имени). Что Федерация все же не может поверить обещаниям и согласиться с уверениями в безопасности наркотиков, слишком хорошо зная, чего стоят подобные обещания… Ее слова не особенно отличались от речи Испланески, но они дышали такой горячей верой, что, обжигая мозг, навсегда запечатлевались в нем. Словно решение по наркотикам не было вопросом идеологии, но имело такое же значение, как и ее собственная жизнь. Словно те невидимые миллионы людей — члены ее семьи, ее дети…

Джордан сидела молча, не отрывая глаз от Элнер. Лицо ее, по которому пробегали световые блики, сияло гордостью. Все ораторы выступили хорошо, но речь Элнер была самобытной, вдохновенной — лучшей.

Но Элнер оказалась не последняя. Мандрагора пригласил на сцену Страйгера, и все глаза в комнате — настоящие и электронные — сфокусировались на нем. Он был единственным, кто, казалось, чувствовал себя на сцене как рыба в воде. Сияющее лицо его, просвечивающее, словно воздух, излучало напряжение и мощь его веры, веры в себя, в божественную силу, которая, как считал Страйгер, говорила его устами. Зал точно специально был подобран, чтобы гармонировать с фигурой Страйгера и его идеями. Страйгер начал говорить: решительно, властно, о сложных вещах — просто, ни слова о Боге или проклятиях, давая слушателям понять, что он — не фанатик и не элита, а просто Сострадающий Каждому.

Я пытался не слушать и не смотреть на него, но взгляд мой, точно выталкиваемый воздухом, снова и снова возвращался к Страйгеру. Отчасти потому, что я не мог сдержать свою ненависть к Страйгеру, отчасти потому, что не мог отвести глаз. Может быть, абсолютная самоуверенность наделяла Страйгера, как большую планету, чем-то вроде силы притяжения, или, может быть, просто страсть фанатика, с рождения сидевшая у Страйгера в крови, притягивала к нему. Но я не отрываясь слушал его речь, медленно засасывающую миллионы умов в «темную изнанку жизни», которую, как заявлял Страйгер, он понимал, — точно и в самом деле все про нее знал… О том, как убивают, чтобы выжить, воруют, чтобы не подохнуть с голоду; как, чуть не переломав хребет, свой и чужой, достают деньги и тратят их на покупку наркотиков, помогающих забыть то, что ты только что сделал ради обладания ими… Страйгер болтал о том, как его наркотики смогут «пролить свет» в души и жизни изуродованных и погрязших в пороке нравственных калек и псионов (тут голос его ничуть не изменился, точно он не ненавидел псионов сильнее, чем убийц или насильников), которые выползли из своих щелей, чтобы оскорблять род людской, осквернять гуманные идеи и причинять обществу сплошные неприятности, ломая безупречный ход социального механизма. Но во власти человечества коренным образом изменить ситуацию. Навсегда.

Голос Страйгера звенел, глаза затуманились, но я чувствовал, что Страйгер отлично контролировал поднимающийся в нем дух фанатизма.

Висящий над Страйгером экран детектора лжи не показывал ничего. Ничего, что послужило бы слушателям доказательством правдивости каждого его слова. Он не кибернетизирован, — сказал тогда Испланески. Страйгер не зависел от системы Мандрагоры, она не стесняла его мыслей. Но, так или иначе, вместо того, чтобы заронить подозрения в его честности, это только поднимало Страйгера в глазах остальных, как будто он был так дьявольски чист, что ему не нужно было никому доказывать свою искренность.

— Леди Элнер убеждена, что расширение производства наркотиков может привести к злоупотреблениям ими… — продолжал Страйгер. Я насторожился, когда он упомянул имя Элнер. — … но я верю, что дерегуляция — способ изъять наркотики из рук тех, кто уже злоупотребил ими, — преступников, производящих и нелегально продающих малые партии наркотиков по астрономическим ценам на Черном рынке. Навряд ли кто-либо из лучших побуждений станет защищать законы, которые вкладывают наркотики в руки тех закоренелых преступников, которые сейчас одни только и выигрывают от этого в финансовом плане. Если наркотики станут использоваться по нашему сценарию, как раз преступники выиграют от этого в нравственном отношении.