«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Теперь, когда поиски беглых батальонов и прочих вражеских партизан развернулись по полной, можно будет съездить на завод. Имеется и благой предлог, и настоящий повод — давненько Гныщевич не проверял, как там «Метели» да грузовые авто. А от производства своего он бы не отказался ни ради революции, ни ради возрождения Империи и воскрешения Йыхи Йихина собственной персоной.

Но вообще-то хотелось просто съездить — погладить станки, посидеть в старом кабинете. Это За’Бэй, видать, зерно ностальгии в душу заронил. Теперь, когда мы победили, можно позволить себе обычный выходной.

Думая эти светлые мысли, Гныщевич лениво скользил взглядом по толпе, как если бы перебирал людей пальцами. Дети, букеты, белые шарфы и банты. Повязки для таврской дружины были выбраны верно: под шумок революции сложно воспротивиться даже такому решению. Белые шарфы, белые банты, белые орхидеи, белый снег, белые повязки. Мы живём в годину перемен. Граф предпочитал белое, и на Вене была светлая шуба.

Гныщевич с графом вряд ли сумели бы стать друзьями — даже сейчас, когда сословия потеряли своё значение. Слишком много различий. Но граф умудрялся оставаться одновременно блистательным и беспомощным, и не печься о нём, хоть бы и мысленно, было трудно. Он рассыпал улыбки с щедростью опытного зазывалы и нёс какую-то заумь, из которой Гныщевич не понимал и двух слов. Площадь тоже не понимала.

Однако же внимала.

О magn'etisme personnel!

Веня снял наконец-то ошейник, мимоходом отметил Гныщевич. Видно, приелся-таки ему старый эпатаж, пришлось искать новый. Нет ли у него под шубой бомбы? Это было бы вполне в Венином духе. Да и технология отработана!

Нет, нету. Гныщевич никого не досматривал, но знал это наверняка.

— Граждане Петерберга! Граждане свободного Петерберга! Вчера вы были свидетелями и участниками того, как прошлое поднимает белый флаг, столкнувшись лицом к лицу с будущим. Будущее всегда выигрывает, поскольку оно свободно — от прежних запретов, от оков, от законов, которые определяют миропорядок прошлого. Эту свободу принято считать разрушительной, но и истинное созидание немыслимо без того, чтобы преступить — а значит, разрушить — границы. То, что было потеряно в борьбе будущего с прошлым, не стоит наших сожалений, ведь на его месте расцветут новые, доселе невиданные цветы. Разобравшись с единственным возражением, которое мог выставить нам Четвёртый Патриархат, мы наконец можем приступить к осуществлению самых наших смелых фантазий в областях социального, экономического и технологического прогресса. Уже завтра наших жизней коснётся первое дыхание изменений — пока что бытовых, а дальнейшее…

Дальнейшее случилось так быстро, что разум Гныщевича с трудом угнался за этой скоростью.

На площади что-то шевельнулось. Площадь вся шевелилась, гомонила и кишела, но в неожиданном новом движении имелось нечто особенное — по-воровски поспешное. Гныщевич почти уже обернулся, но в тот же момент Веня вдруг как-то неловко шагнул вправо, толкая графа. Граф сбился на полуслове и недоумённо нахмурился. Веня же резко запрокинул голову, и его меховая шапка упала на трибуну.

Peut-^etre, это всё выглядело совершенно иначе — не так скупо, как увидел Гныщевич, не так по-бытовому. Лишь когда Веня, болезненно искривив пальцы, принялся падать на спину, Гныщевич понял, что секундой раньше слышал выстрел.

Повисла тишина, и в этой тишине глаза и рот графа медленно округлились, превратившись в ровные буквы «о».

Ноги Гныщевича сорвались с места раньше, чем он позволил себе первую мысль. Мысль эта оказалась полна иронии: на трибуне постояли сегодня неприятный тип Коленвал, тавр Плеть, сам Гныщевич (тот ещё coq du village); получасом раньше тут был одиозный Твирин.

Кому в такой компании могло прийти в голову выстрелить в графа? В графа!

Над толпой разнёсся визг, и в людской куче, охнув, разверзлась другая круглая «о» — дыра, в центре которой человек не спешил опускать револьвер.

— Душа моя?.. — тихо позвал граф, и это было совершенно невыносимо.

Плети не потребовалось приказов — он уверенно подступил к Вене. Плеть имел представление о том, как оказывать первую помощь, но это было очевидно излишне. Под живописно разметавшимися тёмными волосами доски уже начали промокать красным. Пуля прошла точно в глаз, почти не повредив лицо. В тот глаз, что Веня так кокетливо скрывал за чёлкой.

Проще будет хоронить, мысленно хмыкнул Гныщевич.

— Спокойно, — сказал он вслух, — нет никаких причин для паники. Охрана Петерберга, взять террориста.

Он сам плохо понимал, как успел оказаться у микрофона, но голос его произвёл должный эффект: замершие во всеобщем оцепенении солдаты сорвались с мест, а толпа захлебнулась воплем, и те, кто боялся шевельнуться, ринулись с площади прочь. Люди, оказавшиеся к террористу вплотную, истерически пытались отскочить и натыкались на других, бестолково падая на землю. Террорист же по-прежнему не опускал руки и не сводил с трибуны глаз.