«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

А граф… О, граф повёл себя так, как всегда и ведёт себя граф. Ни за что не уразуметь, в каком направлении текут его мысли, когда он с нездешней улыбкой создаёт вокруг себя самые возмутительные ситуации. На фоне благообразных трусов и восторженно-завистливых путешественников к свободе граф, конечно, смотрелся более чем выигрышно.

Впрочем, и без фона тоже.

Это кошмарное признание, но бывают ли на свете признания, не содержащие в себе доли кошмара?

Уже у бурых по-кровяному казарменных стен графа и Веню догнал Плеть, этот дотошный копатель кошмаров. Зыркнул пристально, явственно выдумал там себе очередной мираж, но заговорил, разумеется, о главной сегодняшней вести.

— Одно утешает: в казармах довол’ны, будто праздник какой. Важност’ свою чувствуют, раз за оскорбление одного их брата такую персону из Патриарших палат не пожалели.

— И отчего натура человеческая не умеет обходиться вовсе без оскорблений? — поёжился граф.

— Оттого, что бол’шинству людей дорога собственная ценност’, — чрезвычайно серьёзно взялся отвечать на риторический вздох Плеть. — И это само по себе не так и дурно. Человек, который с собственной ценност’ю не в ладах, — ненадёжная для других опора.

Веня не удержался:

— Действительно, кто бы мог соревноваться в надёжности с покойным графом Тепловодищевым, ценность свою сознававшим твёрдо до оторопи!

— Хот’ мы и разделили с покойным графом пут’ до Петерберга, я бы не брался оголтело судит’ о нём.

— Вы не возьмётесь, а я возьмусь, — поморщился Веня. — Пару лет назад имел несчастье налюбоваться.

Плеть на это только опять посверлил глазищами отнюдь не покойного графа. Пусть себе сверлит, всё равно не доберётся до нутра. Неисполнимая это задача.

Встречу назначили в Северной части, а значит, в кабинете, который откусил себе Гныщевич. Веня ожидал там бестолковых роскошеств, но ошибся: обстановка была самая скромная и деловитая, только напротив входа красовалась вычурная маска (наверняка из коллекции За’Бэя), а стол что только не прогибался под тяжестью стыда за совершенно гныщевичевское пресс-папье. Золочёный — а то и золотой — рычащий лев над трупом какой-то неудачливой шипастой твари. Хоть плачь, хоть плачь.

— …Вы шутите? Нет, вы шутите?! Он умудрился ещё и остальным делегатам наговорить этой чепухи про честь? Прямо вместе с официальным объявлением о состоявшемся расстреле? — заламывал руки Золотце.

Хэр Ройш, Гныщевич и Мальвин созерцали его припадок с непозволительным терпением.

— Граф! — Золотце обернулся, взметнув манжетами и кудряшками. — Всё погибло, граф!

— Пока что — только граф Тепловодищев, — осадил его Веня. — У вас, господин Золотце, каждые два дня всё погибает. Не пора ли остепениться?

Золотце, конечно, мигом вскипел.

— А вас, Веня, разве сюда приглашали? У нас, как видите, не светский приём и не попойка, мы сейчас не в силах выслушивать всякого, кто имеет суждение.

Вене подумалось, что Золотце и старый лакей Клист — при всей разнице между ними — не терпят его на диво одинаково. Поскольку, помимо разницы, наличествует у них и одно очевидное сходство.

— Мой друг, вы перенервничали, — ласково, но категорично вмешался граф. — Это понятно и простительно, но давайте же не будем усугублять наше печальное положение распрями.

— Vous croyez aux miracles, граф. Думаете, мы тут заняты хоть чем-то кроме распрей? — ухмыльнулся Гныщевич. Он единственный не демонстрировал особенной озабоченности.

— Ещё бы, — Золотце напыжился. — Вот господин Мальвин, например, в целом одобряет выходку Твирина.

— Да и я не то чтобы осуждаю, — так и не стряхнул с себя иронию Гныщевич. — Вот уж кого-кого, а Тепловодищева я бы и сам с превеликим удовольствием расстрелял. Кто бы знал, до чего непросто было всю дорогу от Столицы сдерживаться, чтобы не надавать ему по шеям за издевательство над «Метелью»! Трогался ведь, не прогревшись толком, и оси у него…

— Спасибо, нам в деталях известно ваше компетентное мнение, — огрызнулся Золотце. — Если уж вообще низводить это обсуждение до декларации личных отношений, должен вам заметить, что я, например, даже питал к графу Тепловодищеву некоторую приязнь. Иррационального толка. И вероятно, подниму за него бокал сегодня вечером. А вы, господин Гныщевич, можете реквизировать осиротевшую «Метель», ежели это залечит ваши душевные раны. Но к решению наших подлинных проблем так не приблизишься!

— Нашими проблемами могли стать и бунты в казармах, — отчеканил Мальвин, разглядывая заоконные дали.

— А могли не стать! — Золотце безуспешно поискал во владениях Гныщевича чем бы наполнить бокал ещё до вечера. — С чего вы взяли, что капризы графа Тепловодищева, не будь они наказаны расстрелом, имели бы хоть какие-то отрицательные последствия?

— Здесь я всецело полагаюсь на Твирина, — пожал Мальвин монументальными плечами. — Он, вне всякого сомнения, не идеал и способен допускать ошибки, но не в том, что касается казарменных настроений. Значит, у него была причина поступить так, как он поступил.

— Вы верите, будто в этой голове когда-нибудь гостили причины? Мне бы ваш оптимизм. Вам не кажется, что ваша лояльность Твирину…