Пески Марса : Город и Звезды.Пески Марса. Большая Глубина

В этом смысле очень показателен тот факт, что именно в США таким почетом пользуется литература, у нас традиционно относимая ко второму сорту. Я знаю немало писателей-соотечественников, всю жизнь посвятивших именно этой — просветительской, научно-популярной, научно-художественной, биографической — книге. И знаю, как спесиво и свысока поглядывают на них многие столпы «чистого» искусства; знаю, как болезненно воспринимают подобное отношение сами популяризаторы… Однако вовсе не случайно столь велико внимание, уделяемое просветительству американскими и вообще англоязычными фантастами — ну вот хоть Азимова вспомните, с его чуть ли не четырьмя сотнями такого рода книг. Да и Кларк ненамного от него отстал. И многие, многие читатели, ставя на полку «Энциклопедию интеллигентного человека» или «Исследования Луны», даже не подозревают, что авторы этих книг — великие фантасты. Фантастика — это ведь так, баловство, ею можно и вовсе не интересоваться (категорически не согласен, но существует ведь и такая точка зрения). Зато вот от этих, популяризаторских книг — чистая польза, притом превеликая…

Не знаю, задумывался ли об этом сознательно Артур Кларк. Но в глубине души он — плоть от плоти тех, кто покидал берега Альбиона и пересекал Атлантику, чтобы там, в Новом Свете, созидать новую страну. Он просто на три века опоздал на «Мэйфлауэр». Хотя это ведь ничего не меняет.

Потому и на море взгляд у Кларка совсем другой, чем, скажем, у Жюля Верна. И дело тут не в разнице поколений, не в том что француз был сыном XIX века, тогда как англичанин — XX (а в чем-то и XXI) столетия. Для Жюля Верна море тоже было кладовой, откуда черпал всяческие блага капитан Немо — что угодно, от угля до золота и от мяса до сигары. И тем не менее, в первую очередь — это романтическое пространство. Вспомните великолепный монолог капитана Немо, которым завершается десятая глава «Двадцати тысяч лье под водой» — здесь и знание, и восторг, и любование, и символика… Для кларковских же героев море — это нива. Им свойствен, как это ни парадоксально, дух пионеров Дикого Запада. Вот ведь как любопытно отозвался однажды о «Большой глубине» Азимов: «Артур Кларк написал в свое время замечательный вестерн. Правда, действие происходит на дне океана, а в роли пасущихся стад выступают киты». И тут мне приходят на память слова из другого — уже классического — вестерна, романа Луи л’Амура «Серебряный каньон»: «Отец знал Запад, на его глазах выраставший из эпохи первопроходцев; видел, как времена, когда первейшей ценностью считались меха, сменились годами охоты на бизонов, и как настали, наконец, дни мясного скота». Так ведь это — тоже про «Большую глубину»! Ведь и здесь на смену эре рыболовства наудачу и китобойному промыслу приходят новые «времена мясного скота», времена ковбоев-китопасов, а за ними уже встает в перспективе романа эпоха «оседлого моределия». И что за дело, что разъезжают китопасы не на мустангах, а в тесных рубках подводных лодок! У них то же отношение к морю. Им можно любоваться и восхищаться, как, кстати, восхищается прекрасным пейзажем Тополевой Промоины герой «Серебряного каньона», — но при этом он ни на миг не упускает из виду, какое стадо здесь можно прокормить, чем его поить, куда и как перегонять. Природа — не храм, а мастерская. Только без разрушительного базаровского нигилизма, и потому тезис не кажется оскорбительным. С любовью и тщанием, а главное — с умом организованная мастерская куда как предпочтительней запущенного и оскверненного храма…

Именно такой мастерской встает море из всех «морских» книг Кларка — будь то фантастика или нет: из «Большой глубины» и «Острова Дельфинов», из «Берега кораллов», «Рифов Тапробаны», «Сокровища Большого рифа», «Мальчика в подводном мире» и многих других.

И совсем не удивительно, что даже такие блестящие и самобытные писатели, как братья Стругацкие, не смогли не подпасть под властное обаяние этого взгляда на море, героев, подобных Уолтеру Франклину, чью судьбу в их повести «Возвращение. Полдень. XXII век» повторил ушедший из звездолетчиков в китопасы штурман Кондратьев…

Оставим, однако, море и вернемся к самому Артуру Чарлзу Кларку.

IV

Пришел черед поговорить об одной черте характера — или судьбы — писателя. Греческий миф повествует о фригийском царе Мидасе, получившем от бога Диониса дар, прямо скажем, спорной ценности: все, к чему бы ни прикоснулся Мидас, немедлено обращалось в золото. Так вот, Кларк наделен чем-то, подозрительно напоминающим это Мидасово свойство. Возможно, это и в самом деле некий дар; может быть, подобным образом трансформируется в его поведении, мыслях и действиях упоминавшийся уже подсознательный культ пользы; допускаю, что могут существовать и иные причины и объяснения. Но факт остается фактом.